года несомненно интереснее, чем мы, — сказал вдруг Амнезис и уже набрал воздух, чтобы задать следующий вопрос, но не успел.

— Господа, — прозвучал чей-то мягкий, бархатный, до невозможности ласковый, тёплый голос, и сердце Евы на мгновение замерло, узнавая его, — я понимаю ваше желание наверстать упущенное время и, поверьте, сама горю таким же, но Еву только вчера привезли к нам в бессознательном состоянии — она сейчас очень слаба. У вас ещё обязательно будет время наговориться, но пока, будьте так добры, выйдете из палаты.

Амнезис и Шут робко переглянулись, покосились на вошедшую в палату девушку и, бросив Еве на прощание взгляд, мол, «мы подождём тебя, потом договорим», медленно вышли в коридор. Девушки остались наедине.

— Здравствуй, Ева.

Медсестра подошла к кровати пациентки и присела на стул, на котором ещё не так давно в смутном волнении сидел Амнезис и ждал пробуждения Евы.

— Дуня…

Рыжеволосая девушка грустно усмехнулась и опустила глаза, со странной тоской рассматривая покрытый тонким слоем ковра пол палаты. Это была та же самая комната, что и в прошлый раз, тогда, четыре года назад, и она тоже совсем не изменилась… Как будто Ева никогда и не покидала её, и Дуня точно так же, как и тогда, сейчас будет проводить плановый осмотр, словно и не было этих четырёх лет абсолютной тишины.

— Я надеялась, что ты больше не вернёшься, — сказала наконец Дуня, всё ещё не поворачивая головы в сторону Евы, будто она боялась на неё посмотреть. — Всё думала о тебе: как ты там, на воле?.. Освободилась ли?..

— Я знала, что ещё приеду сюда, и далеко не в качестве гостя, — неспешно заговорила Ева, облокачиваясь спиной на обитую войлоком стену позади себя. — Меня не отпустило это место. Всё это время не отпускало, держало, как на привязи. Знаешь, как на поводке: вроде тянется легко и свободно, и ты бежишь, куда вздумается, но прекрасно понимаешь, что поводок не бесконечный.

Дуня вздохнула полной грудью и медленно выдохнула.

— Что я могу сказать тебе, Ева? Увы, шизофрения — это сравни приговору, от неё не избавиться и не убежать. Думаю, ты прекрасно знаешь, что твоё выздоровление, пусть и временное, — просто чудо и было спорным ещё тогда. Не буду врать, что верила в твоё излечение, но, признаю, всё это время надеялась, что больше никогда тебя не увижу — по крайней мере, в роли пациента.

— И тем не менее, я здесь.

— Мне правда жаль, Ева. Без семьи, без друзей, без любви — разве это жизнь?..

— Не о чем жалеть, — с досадой оборвала Ева, останавливая взгляд на далёком холме, покрытом тёмной зеленью. — Друзья у меня есть, любовь — как судьба распорядится, а больше мне ничего и не надо. Лучше уж полное одиночество и выработанная годами привычка к нему, чем поверхностное общение и вечная неутолимая жажда.

— Как знаешь, Ева, но будь осторожна: одиночество — страшный монстр, и бороться с ним на равных может далеко не каждый. Не пади от его руки.

— Оставь свои библейские наставления до лучших времён, Дуня, — вдруг улыбнулась Ева, поворачивая голову в сторону медсестры. — Я не ела со вчерашнего утра, и, поверь, мой завтрак туриста был не самым роскошным. У Вас есть что-нибудь, чем можно полноценно восполнить силы, или вы тут питаетесь одними нравоучениями?

Дуня тоже улыбнулась и встала, собираясь уходить.

— Узнаю свою Еву, — сказала она, поправляя рукой свой неизменный рыжий пучок. — Подожди немного, я скоро вернусь. Сегодня на завтрак выпечка — думаю, тебе понравится.

— Моя любимая — с дождевыми червями?

— Конечно!

Дуня весело подмигнула и вышла из палаты, осторожно закрыв за собой дверь, и Ева осталась одна. Девушка осмотрелась. Действительно, за эти четыре года толком ничего и не поменялось: маленькая комнатка, убивающая своей белизной всякий уют, была залита косым ярким солнечным светом, отчего она становилась ещё ослепительней, чем была на самом деле; всё в палате было весьма и весьма аскетично: из мебели находились только узенькая кровать слева от двери, привинченная за железные ножки к полу, рядом с ней небольшая прикроватная тумбочка, на которой стоял, так же намертво приклеенный к ней, маленький ночник, пустой письменный стол с припаянной к нему лампой и расшатанный стул в дальнем правом углу комнаты. Рядом с «рабочим» местом, за которое Ева, будучи здесь в прошлый раз, садилась очень и очень редко, была дверь, ведущая в ванную комнату, причём уборная была настолько крохотной, что, казалось, если бы Ева легла в ней на пол, то не смогла бы вытянуться во весь рост. Роль шкафа, который в прошлый раз, может быть, и был, в данный момент выполнял скромный и неоднократно поцарапанный чемодан.

Дверь открылась, и в палату вошла Дуня с подносом, полным ароматной выпечки, в руках. Она осторожно поставила его на стол, затем подошла к Еве и потрогала её лоб тыльной стороной ладони.

— Горячая, температурка ещё есть, — по-врачебному ласково прощебетала она, оставляя на прикроватной тумбочке какие-то лекарства. — Первый день особо не выходи никуда, ладно? Дай себе немного отдохнуть с дороги, Писатель и Амнезис от тебя никуда не убегут — за Шута не ручаюсь.

— Так и быть, проваляюсь один день в кровати, совершенно ничего не делая, раз ты так настаиваешь, — улыбнулась Ева, плотнее закутываясь в одеяло, потому что у неё начался озноб.

— Я к тебе чуть попозже зайду, хорошо? — продолжила Дуня, выписывая за столом рецепт. — Не скрою, я бы очень хотела с тобой поговорить, но у меня пациенты. Навещу тебя ближе к обеду.

— Как скажешь, — пожала плечами Ева и снова облокотилась на обитую войлоком стену. — Не думаю, что мне особо дадут заскучать мои таракашки.

— Кстати о них. Ты помнишь, да? Что-то случилось — нажимаешь эту кнопку, — Дуня показала на небольшую белую кнопочку над ночником.

— Конечно.

Дуня вышла из палаты, и в комнате снова стало тихо. Несмотря на то что за окном припекало уже по-летнему тёплое южное солнце, Ева почему-то начала мёрзнуть, а потому ещё плотнее завернулась в объёмное больничное одеяло, несмело подошла к столу и выглянула на улицу. Единственное окно выходило на небольшой задний двор, обнесённый кирпичной стеной с колючей проволокой, на котором обычно разгружали грузовые машины, а дальше начиналась настоящая сказка: в меру крутые горы, словно большие шапки, покрытые тёмно-зелёными соснами, лежали, как разбросанные великаном валуны, и так и остались навсегда, покрываясь от времени густым мхом и лишайником; между ними едва заметной змейкой вилась дорога, то пропадая из виду, то снова появляясь, а по