Победу великого князя предопределили те изменения, которые происходили на Руси в XV в. по мере становления единого государства. И. Б. Михайлова пришла к выводу, что церковно-боярское правление, установившееся на первом этапе княжения Василия II, грозило нестабильностью во внутреннем и внешнем положении страны, поэтому было отвергнуто служилой знатью [Михайлова 2004: 10]. По мнению исследовательницы, именно дети боярские поддержали Василия Темного, стали настоящей опорой великокняжеской власти, сделав выбор в пользу «самодержавия великого князя Московского» [Михайлова 2004: 7].

Следует допустить, что действенными сторонниками Василия II на разных этапах противостояния могли быть разные социальные категории: бояре и служилые люди. Летописные характеристики чаще стремятся объединить этот широкий круг, называя в нем «бояр» и «детей боярских», чем подчеркнуть его внутренние границы.

Можно говорить о неком единстве большинства населения Московской земли, горожан вместе с высшими слоями общества, в поддержке старшей ветви семьи Дмитрия Донского и прямой нисходящей линии наследования. И. Д. Беляев писал: «Московская земщина отличалась привязанностью к своему княжескому дому; она как-то слилась с княжескими боярами, обратившимися почти в земцев» [Беляев 2004: 68].

Источники не донесли до нас четких свидетельств того, что, пребывая на московском престоле в качестве великих князей, галицкие князья пытались проводить какую-либо политическую программу, в том числе и противоречащую процессу собирания власти и территории вокруг Москвы. Современные исследователи чаще сходятся во мнении, что местные князья боролись не против, а за центральную власть на московском престоле, стремились к укреплению и усилению роли великого князя в управлении [Зимин 1991: 67; Лурье 1994: 92–93; Синелобов 2003: 127].

Из замечаний фрагментарного характера нельзя сделать вывод о поддержке галицких князей какими-либо определенными частями московского общества, например купечеством. Временная лояльность москвичей к захвату власти галицкими князьями, скорее всего, находилась в зависимости от общего недоверия к верховной великокняжеской власти, возникшего ввиду стихийных бедствий, обрушившихся на город во второй четверти XV в.: голода, эпидемий, разорения в результате ордынского набега и пожара.

Несмотря на военные конфликты и переход стола от князя к князю, Москва продолжала жить по «закону», заложенному в основании московской политической системы еще Иваном Калитой и зафиксированному в завещании Дмитрия Донского. О сохранении традиционной системы совместного управления Москвой в ходе княжеских усобиц свидетельствуют духовные и договорные грамоты князей, оформленные в этот период. Незыблемость деления Москвы между сыновьями Дмитрия Донского декларировалась в соглашениях Василия II и звенигородского князя [ДДГ: 64 (№ 24), 76 (№ 30)]. В духовной грамоте 1433 г. Юрий Дмитриевич передал свою долю в Москве в сместное распоряжение сыновьям: «Приказываю детем своимь, Василью, Дмитрею Меншому вотчину свою, в Москве свои жеребьи, чемъ мя благословил отець мои, князь великий Дмитреи Иванович, въ городе, и въ станех, и въ пошлинах въ городских…» [ДДГ: 73 (№ 29)]. В ряде договоров Василия II c Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным, Василием Косым присутствует условие совместного управления городом и проживания в столице «по душевной грамоте деда нашего великого князя Дмитрия Ивановича» [ДДГ: 87 (№ 34), 90 (№ 35), 101 (№ 36), 110 (№ 38)].

На примере истории Москвы во второй четверти XV в. нельзя найти определенных доводов в пользу того, что великий князь и галицкие князья придерживались принципиально разных политических взглядов, а также имели четко обозначенный круг своих сторонников. Но Москва и Московская земля с входящими в нее пригородами, прежде всего Коломной, исторически не могла уже сделать иной выбор, кроме как принять наследника по прямой нисходящей линии рода Даниловичей. И. Д. Беляев считал, что в усобице московский князь смог выиграть благодаря тому, что сразу после смерти Василия I «московская земщина вместе с княжескими боярами встала за малолетнего его сына Василия Васильевича» [Беляев 2004: 67].

Времена безвластия или двоевластия не раз ставили горожан перед выбором того или иного претендента на великокняжеский престол, заставляли вспоминать о значении самоуправления в городской общине. Однако проявленная в острых кризисных ситуациях самостоятельность не могла обернуться значительным ослаблением великокняжеской власти.

Звенигород и волости

Звенигород в историографии получил определение одного из городов, служивших оплотом для мятежных галицких князей. С возведением городских укреплений связывалась концепция предварительной подготовки Юрия Дмитриевича к войне против Василия II. Однако Звенигород, будучи локальным центром Московской земли, вряд ли мог претендовать на роль одного из средоточий оппозиции московской великокняжеской власти. Политическое значение Звенигорода в ходе усобиц второй четверти XV в. было не слишком велико, хотя он продолжал оставаться во владении Юрия Дмитриевича вплоть до его смерти 5 июля 1434 г., а часть из звенигородских земель перешла впоследствии его сыну Дмитрию Шемяке.

Звенигород впервые был упомянут в 1332 г. в завещании Ивана Даниловича Калиты, который отдавал его второму сыну Ивану [ДДГ: 7 (№ 1)]. По этой же духовной грамоте княгине Ульяне с дочерьми отходила звенигородская волость Сурожик с селом Лучинским[270] [ДДГ: 8 (№ 1)]. А. А. Юшко относила Лучинское к крупнейшим селам на территории Московской земли: «Размер подавляющей части сел составляет от 10 до 60 тыс. кв. км. …Имеются, однако, села, площадь которых достигает 400 и 600 тыс. кв. км. (Лучинское, Лопастенское)» [Юшко 2002: 61]. Первое летописное свидетельство о Звенигороде относится к 1382 г. и связано с набегом Тохтамыша на Русь [ПСРЛ, т. XI: 76].

Внезапное возникновение Звенигорода лишь в XIV в. казалось маловероятным для большинства исследователей. В. Н. Татищев отмечал, что Звенигород, как и ряд других городов с названиями, заимствованными из Южной Руси (Галич, Вышгород), мог быть основан Юрием Долгоруким [Татищев 1995: 241].

С. Б. Веселовский писал: «Без сомнения, Звенигород был основан раньше, очевидно, переселенцами из Южной или Юго-Западной Руси, так как там существовали более древние города такого же названия» [Веселовский 1962: 84]. Н. Н. Воронин и А. А. Юшко также связывали появление города с широкой строительной деятельностью Юрия Долгорукого на рубежах Ростово-Суздальского княжества[271] [Воронин 1961: 55–56; Юшко 2002: 32]. С этим мнением не был согласен В. А. Кучкин, который, имея в виду города Звенигород, Микулин, Кидекшу и Городец на Волге, обращал внимание, что «никаких данных об основании или даже укреплении этих городов Юрием Долгоруким нет» [Кучкин 1984: 85]. Все-таки, несмотря на то что относить Звенигород к строительной деятельности Юрия Долгорукого можно лишь гипотетически, о существовании Звенигорода в домонгольский период свидетельствуют материалы археологических раскопок[272].

Источники не содержат указаний на время и не описывают процесса присоединения Звенигорода к Москве, но, вероятно, это произошло на самом раннем этапе складывания Московской земли. Архимандрит Леонид (Кавелин) писал: «Звенигород и Руза были так или иначе (то есть путем купли или захвата) присоединены к Москве отнюдь не позже Можайска и Коломны… летописи же не упоминают о сем по той причине, по которой пройдены молчанием и другие события, касающиеся постепенного возрастания