– Смотрите, я живу там, наверху, вон в том домике, – сказал он и показал на холм напротив, но ни брат, ни сестра не уделили ему внимания.

Они повернулись направо и рассматривали внушительных размеров белую церковь с яркими голубыми куполами.

– Сюда я приходить праздновать Пасха, – объяснил Евгений.

– Еще далеко до гостиницы? – спросила Роз, явно борясь с усталостью.

Евгений посмотрел на нее.

– Вот она, госпожа, – ответил он со всей вежливостью, на какую был способен.

Проехав светофор, он припарковался рядом со зданием неопределенного архитектурного стиля. Это был бетонный куб с несколькими флагами над входом, среди которых один уже превратился в лохмотья. Швейцар в красном пиджаке поспешил проводить гостей, которые с трудом выбрались из машины и болезненно кривились, распрямляя ноги и разминая затекшие мышцы, пока Евгений переносил их багаж в холл.

– Добро пожаловать, – приветствовал их служащий за стойкой. У него была бритая голова и здоровый румянец на щеках. – Будьте добры, ваши паспорта. – Затем он начал заполнять серию бланков, особенно внимательно изучая визы. – Номера 18 и 19, – наконец сказал он, выдав им тяжелые ключи из латуни и забрав документы.

– Хорошо, – сказал Евгений и протянул руку для прощания. – Увидимся здесь внизу в час тридцать?

– Отлично, – кивнули брат и сестра и повернулись, чтобы уйти, игнорируя его руку.

– Если захотите перекусить, – крикнул он вслед, – тут неплохой ресторан.

Микаэль обернулся, пока Роз вызывала лифт.

– Спасибо.

Евгений подождал, пока они вошли в лифт, потом быстро направился к выходу, на ходу жестом приветствуя парня за стойкой.

Он не пошел к своему фургону, а свернул за угол гостиницы, где был посажены березы. Там оперся на одно из деревьев в припадке неудержимой рвоты. Сердце его бешено колотилось. Ему было плохо, как собаке.

– Что ты разглядываешь?

– Ничего. Тут сад во дворе, – ответил Микаэль. Он стоял, облокотившись на подоконник, и любовался панорамой.

– Я так устала, что не могу заснуть. Хочешь перекусить что-нибудь?

– Через пять минут.

Вскоре они спустились в ресторан гостиницы. Столы, накрытые красными скатертями и сверху золотыми салфетками, были расставлены полукругом недалеко от сцены, украшенной гирляндой из красных и позолоченных шариков, словно кокарды, развешанные на белых стенах. В воздухе витал запах вареной капусты.

– Готова к русской вечеринке? – спросил Микаэль.

– Только если будем танцевать казачок, – пошутила Роз.

Приятная пухленькая женщина приблизилась к ним, улыбаясь.

– Что желаете?

– Завтрак и чаю, пожалуйста.

– Есть копченый лосось, сельдь с луком и борщ.

– Нет, спасибо, только чай и немного хлеба с джемом.

– Это уже прилагается к напитку, – сказала женщина и удалилась, оставив после себя крепкий запах лака.

– Тебе нравится наш ангел-хранитель? – спросил Микаэль.

– Не знаю, странный тип.

– Он пьет. От него разило водкой.

Официантка вернулась, поставив на стол медный самовар, показавшийся им жалкой претензией на стиль дореволюционного времени.

– А, значит, это была вонь не от рыбы, – пробормотала Роз.

– Что случилось с его глазом?

Роз фыркнула:

– Он работал смотрителем в ГУЛАГе. Что тут непонятно?

– Думаешь, он ненадежный или даже опасный? – спросил ее брат, разливая чай.

– Нет, не думаю. В этих краях все в той или иной мере имели отношение к лагерям.

– Значит, мы в хороших руках.

Появилась официантка со свежим хлебом, маслом и вазочками с джемом.

– Это наш, мы сами делаем! – воскликнула она с гордостью. – Джем из роз.

Когда она отошла, они намазали немного джема на хлеб.

– Неплохо, – сказала Роз, попробовав.

– Мне вспомнилось время, проведенное в колледже, и вартануш монахов с острова Святого Лазаря, – сказал Микаэль.

– Что еще ты помнишь о том времени?

Микаэль не ответил, засмотревшись на самовар, словно пытаясь понять, почему он такой некрасивый.

– Поднимемся в номер? – спросила Роз несколько минут спустя, вставая из-за стола.

– Боль, – пробормотал в этот момент Микаэль.

– Что, прости?.. – Роз снова села на место.

– Мучение… – добавил он. – Потерянная молодость.

– Ты имеешь в виду историю с твоим сыном?

– Нет, он стал для меня благословением. Я говорю о том, что взрослел быстрее других, потому что на меня свалилось сразу много всего.

Роз ощутила в словах брата глубокую грусть, которую годы так и не смогли смягчить.

– Я ужасно мучился, временами думал, что схожу с ума, le chagrin de vivre[83].

Позолоченный шарик оторвался от гирлянды и раскачивался в воздухе. Они оба следили за его полетом, пока шарик не упал в углу сцены.

– Тебе удалось понять, откуда это у тебя, в чем причина такого тяжелого недомогания?

– Я был всего лишь мальчик, фантазер. Думал, что живу жизнью какого-то другого человека.

Роз, заметно разволновавшись, заерзала на стуле.

– Кого?

Микаэль повернулся к окну, яркий свет безжалостно бил ему в глаза.

– Такого же, как я, мальчика. Я ощущал его тревоги, его боль и хотел утешить его, старался дать ему немного надежды в том аду, в котором он жил.

Роз слушала, затаив дыхание.

– Однажды я даже почувствовал физически, что горю. Словно я действительно был в это время на корабле, объятом пламенем – на самом деле я вместе с товарищами плыл на вапоретто, – и я прыгнул в воду, чтобы спастись от огня.

Микаэль склонил голову, окруженный призраками прошлого, и Роз едва слышно начала повторять, словно мантру, одно и то же имя: «Габриэль, Габриэль, Габриэль».