Я молюсь за Людовика, даже несмотря на то, что мы больше не вместе. Я молюсь не о том, чтобы он вновь сделал меня своей любовницей, а о том, чтобы он однажды увидел свои ошибки, раскаялся и вернулся к королеве как добрый христианин, чтобы дальше жил в добродетели, а не в грехе. И хотя я молюсь за короля, мне открываются наконец-то все его ошибки: он человек слабый и эгоистичный.

А еще я молюсь за своих сестер. До меня доходят слухи, ужасные слухи. Меня передергивает, душу наполняет мучительное чувство стыда из-за того, что они делают сейчас то же самое, что делала я. Ведь можно каяться всю жизнь, но Господу этого будет недостаточно.

И особенно я молюсь за Марианну. После смерти Господь обязательно накажет ее, однако было бы неплохо, если бы она была наказана еще при жизни. Я была бы очень признательна за это Всевышнему. Я молюсь за то, чтобы это случилось, а потом молюсь, чтобы меня простили за мои мстительные мысли.

Когда я встаю, чтобы уйти, сидящий на скамье рядом со мной человек поворачивается и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и я вижу, что он меня узнал, меня многие знают. Не понимаю откуда. Неужели вместе с этими непристойными куплетами бродят еще и рисунки?

– Шлюха! – ругается он, и голос его сочится ядом. Эти слова потрясают меня, но потом бальзамом разливаются по сердцу.

– Вы вольны думать, как вам заблагорассудится, месье, – спокойно отвечаю я. – Вы, должно быть, человек честный, и я благодарю вас за эту откровенность. – Я несколько секунд смотрю ему прямо в глаза, и он стыдливо отводит взгляд. – Благодарю вас, – еще раз шепчу я.

Мы с Жакоб молча возвращаемся домой, по дороге начинается дождь, тяжелые капли падают на толстую шерстяную накидку.

От Луизы де Майи

Улица Сен-Тома-дю-Лувр, Париж

30 сентября 1743 года

Версаль и Шуази

Октябрь 1743 года

Я узнала, что на прошлой неделе в Париже Луиза мыла ноги беднякам. Некоторые дамы даже поехали посмотреть. Я бы и сама на это с удовольствием взглянула, но решила, что лучше остаться в Версале.

– Это было просто отвратительно, дорогая моя, просто отвратительно. Более грязных крестьян тяжело себе и представить.

– Сложилось впечатление, что церковь собрала самый отвратительный сброд по всему Парижу специально для нее.

– А она все это время улыбалась и даже, казалось, получала удовольствие! Какой ужас!

– Теперь она носит власяницу! Это она! Со своей нежной кожей, привыкшей к оливковому маслу! И никаких румян. Я еще раз повторю… никаких румян.

Значит, Луиза тоже ударилась в набожность. Она даже пишет Диане и укоряет ее за то, что мы живем в разврате. Но, положа руку на сердце, кто она такая, чтобы судить? Только лучшие из нас могут судить ближних, а Луиза к таковым не относится. В особенности сейчас, когда я, Марианна де Майи-Нель, вдовствующая маркиза де Турнель, официальная фаворитка короля, стала герцогиней. Людовик даровал мне титул и звание пэра Шатору. Очень подходящее герцогство, с рентой в восемьдесят тысяч ливров ежегодно. Могу с уверенностью сказать, что бедность мне не грозит и в ничьей милости я больше не нуждаюсь.

Меня представила Диана, и среди моей свиты было еще несколько герцогинь, включая маленькую Фелисите, супругу Аженуа. Странно, не правда ли? Гортензия, которая тоже присутствовала, неодобрительно кудахтала и ругала меня себе под нос. Я уже перестала остерегаться Гортензии, она ходит в церковь ежедневно, по два, а то и по три раза.

Когда меня представляли королеве, я коротко ей улыбнулась. Какая же ей морока с этими девицами Нель! Я слышала, что она просила врачей исследовать нашу кровь и сравнить формы наших голов, чтобы она могла понять, что так привлекает короля к женщинам из нашей семьи. Я просила Ришелье дать и мне знать о результатах исследований.

Король по-прежнему предан мне и очарован, как и ранее. Тем не менее нельзя почивать на лаврах, я должна учитывать все наперед. Когда я постарею и король больше не будет меня любить (я предельно откровенна и понимаю, что это случится), надеюсь, что мы останемся добрыми друзьями. Иногда я хочу, чтобы Людовик был постарше, чтобы время укротило его усердие. Говорят, что Людовик XIV после разгульной юности последние годы был верен только мадам де Ментенон. И даже женился на ней. Мой Людовик еще слишком молод, в самом расцвете сил, и думать, что он может остепениться со мной, – значит принимать желаемое за действительное. Конечно, еще жива королева, выносливая, как лошадь. Я где-то читала, что поляки живут так долго благодаря капусте, которую они постоянно едят. А королеве очень нравится это блюдо.

Я понимаю, что моя сестра Луиза только выиграла от природной набожности Людовика. В юности король по-настоящему боялся Божьего гнева, но сейчас его вера быстро увядает, и он больше уже не хандрит на Пасху из-за того, что не может исповедаться. И относительно связи со мной его больше не терзают религиозные сомнения. Короля уже не волнует то, что он спит с еще одной сестрой, – любые страхи инцеста и вечных адовых мук давно утонули в волнах удовольствия и желания.

Подозреваю, что у него замашки настоящего развратника, и я знаю, что однажды появится новая Марианна, моложе и красивее, которая не успокоится, пока не выдворит меня из Версаля. Как я сама выдворила Луизу. Но если такое произойдет, я не уйду покорно в ночь, не надену власяницу и не стану отмаливать свои грехи. Нет, когда моей власти тут придет конец, я отправлюсь туда, куда пожелаю, и буду делать то, что захочу. Отправлюсь в Венецию и Канаду, на жаркие Карибские острова, чтобы поглядеть на все, что предлагает мир. Может быть, даже в Китай или Индию поеду. Но все это в будущем. Здесь и сейчас мне есть чем заняться, о чем беспокоиться.