Главной фигурой в Ставке был великий князь, занимавший отдельный вагон. На полу вагона лежали медвежьи шкуры и восточные ковры. На стенах спального купе висели сотни две икон. Над дверными проемами во всех помещениях, куда заходил великий князь, были прикреплены листки белой бумаги, напоминавшие саженного роста генералиссимусу о необходимости нагибаться.

Британский военный атташе в Петрограде генерал сэр Джон Хенбери-Вильямс, приехавший в Ставку на поезде великого князя, оставался там вплоть до отречения государя. В дневнике, который вел генерал все эти два с половиной года, дается яркая картина жизни в генеральном штабе Российской императорской армии во время этой войны: «Все мы ходили молиться в маленькую деревянную церковь, построенную на территории Ставки. Гвардейцы и лейб-казаки… в полевых гимнастерках и длиннополых серых шинелях стояли не шевелясь, похожие на статуи в сосновом лесу. Неожиданно раздавались звуки горнов, и вдали показывался великий князь Николай Николаевич – суровое лицо, высоко поднятая голова. Обожаемый всей армией, в которую он и сам был влюблен, он был почти мистической личностью… Дойдя до шеренги, он поворачивался лицом к военным и, глядя им прямо в глаза, приветствовал всех, невзирая на чины, общим приветствием: „Здорово, молодцы!“ Те дружно отвечали… Потом все мы чинно входили в церковь».

Государь любил приезжать в Ставку, где царила суровая и мужественная атмосфера. Когда вереница синих вагонов с золотыми двуглавыми орлами на бортах останавливалась возле великокняжеского состава, император с радостью погружался в армейские будни. Ему по душе была деловая обстановка, установившаяся в Ставке, нравилось, как четко отдаются и исполняются приказания; он любил профессиональные разговоры в офицерской столовой, простую жизнь среди природы. Все это напоминало государю его молодость, когда юного офицера больше всего заботило, как бы не проспать и не опоздать к утреннему построению. К тому же он отдыхал здесь от государственных забот и министров. И хотя государь всей душой был предан жене и детям, такие поездки заставляли его забыть оторванный от внешнего мира, тесный, по существу, женский мирок Царского Села.

Во время визитов в Ставку император старался никоим образом не ущемлять права великого князя. Садясь рядом с главнокомандующим во время утренних совещаний, царь играл роль почетного гостя. Оба выслушивали доклады о ходе боевых действий, происходивших накануне, оба склонялись над простынями карт Польши, Восточной Пруссии и Галиции, изучая красные и синие линии, обозначающие позиции противоборствующих армий. Но когда следовало отдать приказ, царь умолкал, предоставляя действовать великому князю.

Во время одного из таких приездов, когда Его Величество чувствовал себя раскрепощенным, генерал Хенбери-Вильямс впервые встретил его. «В 2½ меня вызвали к императору, – писал он. – У двери царского вагона я встретил двух громадного роста лейб-казаков… На императоре была надета простая армейская гимнастерка, синие бриджи и высокие сапоги. Он стоял за конторкой. После того как я отдал ему честь, царь подошел ко мне и тепло пожал руку. Я был поражен его удивительным внешним сходством с нашим монархом и его манерой улыбаться. При этом лицо императора осветилось, словно он испытывал истинное удовольствие от встречи со мной. Он прежде всего осведомился о здоровье нашего короля, королевы и королевской семьи… Николая II я представлял себе грустным, озабоченным монархом, согбенным под бременем государственных и прочих забот. Увидел же перед собой светлое, умное, счастливое лицо, лицо человека, не лишенного чувства юмора и проводящего много времени на свежем воздухе».

Пища в Ставке была простой и обильной: разного рода закуски, ростбиф, йоркширский пудинг, водка и вина. По словам Хенбери-Вильямса, водка прошлась по его пищеводу «словно факельное шествие». За столом, в окружении офицеров, к которым он относился как к своим сослуживцам, император чувствовал себя непринужденно, не то что среди придворных, где его связывали всяческие условности. Однажды он сделал анализ различий между Россией и Соединенными Штатами.

«Сегодня за обедом Е. И. В. [Его Императорское Величество] завел разговор об империях и республиках, – вспоминал английский генерал. – Смолоду он убежден, что на него возложена ответственность, и народы, которыми он правит, столь многочисленны и настолько отличаются друг от друга расой и темпераментом, настолько не похожи на западных европейцев, что без императора им не обойтись. Первая же его поездка на Кавказ, произведшая на него неизгладимое впечатление, укрепила его в этом мнении.

Соединенные Штаты, указал царь, совсем другая страна, и параллели между двумя государствами неуместны. Что же касается России, то, благодаря характерному для нее множеству проблем и особенностей, воображению, горячему религиозному чувству, привычкам и обычаям, монархия для нее – насущная необходимость. Так, по его мнению, будет продолжаться еще долгое время. Разумеется, неизбежна некоторая децентрализация власти, но решающее слово должно оставаться за монархом. Из-за сложности распространения образования среди широких масс подданных полномочия Государственной думы должны расширяться постепенно».

Что же касается личной роли самодержца, то, признался Николай II, отдавая какое-то распоряжение, он не был уверен в том, что оно будет выполнено. Зачастую, видя, что какое-то его распоряжение выполнено недобросовестно, он замечал, обращаясь к британскому атташе: «Видите, что значит быть самодержцем».

Живя в Ставке, государь любил совершать продолжительные прогулки по проселочным дорогам, предварительно обследованным казачьими разъездами. В теплую погоду катался на гребной лодке по Днепру. Иногда приглашал на состязания по гребле других офицеров. Император любил выигрывать гонки, но выбирал себе лишь сильных соперников.

В ноябре 1914 года, покинув Ставку, Николай II отправился на Южный Кавказ, где русские войска сражались с турками.

«Мы едем по живописному краю… с красивыми, высокими горами по одну сторону и степями – по другую… На каждой станции платформы набиты народом, особенно детьми; их целые тысячи… Мы катим вдоль берега Каспийского моря; глаза отдыхают глядеть на голубую даль: она напоминала мне наше Черное море… Невдалеке горы, чудесно освещенные солнцем…» Проезжая по Кубани, государь восхищался местными жителями и богатыми фруктовыми садами. «Великолепен и богат этот край казаков. Пропасть фруктовых садов. Они начинают богатеть, а главное, непостижимо чудовищное множество крохотных детей-младенцев. Все будущие подданные. Все это преисполняет меня радости и веры в Божье милосердие; я должен с доверием и спокойствием ожидать того, что припасено для России», – писал он императрице.

Во время поездок, не имея возможности размяться, Николай Александрович занимался на спортивных снарядах, установленных в вагоне. Он писал, что трапеция оказалась очень практичной и удобной. По нескольку раз он подтягивался на ней перед трапезой. По его словам, такой снаряд – превосходное устройство, подходящее для железнодорожных путешествий; оно полирует кровь и встряхивает весь организм. Любопытное это было зрелище: императорский поезд мчался мимо запыленных селений и станций, запруженных любопытствующими верноподданными, а царь-батюшка, зацепившись ногами за перекладину, раскачивался на своей трапеции.