Отцу Хубеане надоели нелепые выходки сына, который сделал его посмешищем всей деревни, неправильно передавая поручения или рассказывая о событиях, никогда не происходивших. И он решил от Хубеане избавиться. Однажды он взял его с собой охотиться на тигра; когда тигра окружили, отец спрятал сына в покинутом термитнике — надеясь, что загнанный тигр бросится туда и растерзает мальчика. Тигра нарочно раздразнили и погнали к термитнику. Отец, притворяясь испуганным, кричал: «Хубеане, Хубеане! Тигр!» Тигр, действительно ринувшийся в огромный термитник, тоже исчез в его недрах. Подождав немного, охотники под барабанный бой двинулись к термитнику. Из входного отверстия мало-помалу высунулась припорошенная землей голова Хубеане. «Тигра там нет; я знал, что он придет. Я выкопал для него дырку в противоположной стене. Когда тигр вломился в термитник, он сразу эту дырку заметил. Раз — и проскочил в нее. Убрался подобру-поздорову». Мальчик с благодарностью пожал руку отцу и другим мужчинам: «Как вы хорошо кричали! Не кричи вы так громко, тигр бы остался внутри и сожрал меня».

Отец не сдавался. Послал Хубеане в поле, а сам переоделся лисом и напал на него. Но Хубеане вырвался и заманил не отстававшего от него лиса в навозную яму. Пока лис там барахтался, Хубеане созвал криками людей, а сам сверху бил лиса палкой и приговаривал: «Дьявол!» Когда соседи с помощью длинных шестов вытянули почти захлебнувшегося мнимого лиса, Хубеане ласково погладил отца: «То был дьявол, его шкура и сейчас там плавает, он тебя проглотил. В следующий раз я его совсем убью».

Развязка наступила в ночь полнолуния. Отец, который уже не мог сдерживать свою ярость, приставил лестницу к хижине, где спал Хубеане, и через отверстие на крыше заглянул в темное помещение. Он привязал себе маску — желтое лунное лицо, которое заслоняло его голову и всю грудь. Под своей одеждой он прятал целый пучок копий. Отец был очень жестоким; он с трудом поднялся по лестнице (ибо еще не оправился от нанесенных ему ударов). И грозно забормотал: «Эй, ты! Поднимайся! Поднимайся! Хубеане!» Снизу, с соломенной подстилки, ответил дрожащий голос: «Кто там?» — «Лунный дух с неба. Разве ты не хочешь подняться наверх и вознести мне молитву?» — «Лунный дух — ко мне?! Ох, я боюсь. Я не хочу тебя видеть». — «Приди и посмотри на меня». — Хубеане медленно выполз из соломы, и тут же в него полетели первые копья. Мальчик, взвизгнув, подался назад. Лунный дух угрожающе взывал: «Иди ко мне! Не откажешься же ты помолиться! Это мои лучи. Мои лучи. Хе! Скорей поднимайся. Иначе я тебя проглочу». — «Я не боюсь тебя, добрый дух. Правда, не боюсь. Я сейчас приду. Но прежде захвачу свой зонт, потому что лучи твои обжигают». — «И вовсе они не обжигают. Иди сюда». Отец прислушался, заглянул через отверстие вниз, но сына не увидел. Он тогда подул в рожок, крикнул грозно: «Вставай! Вставай! Поторопись, Хубеане!» И тут почувствовал, что лестница под ним задрожала. Закачалась. Не успел он обернуться, как кто-то, стоящий сзади, уже держал его за руки, крепко обхватив ему грудь. Отец крикнул: «Помогите! Помогите!» — «Не кричи, дорогой Лунный дух. А то люди испугаются». — «Хубеане!» — «Ты даже знаешь, как меня звать по имени, дорогой Лунный дух. Ты видишь всех, знаешь всех людей из нашей деревни, всех куриц, всех собак. Я не нашел зонт. Я могу смотреть на тебя только сзади, спереди ты так сильно обжигаешь! Побудь в моей хижине, пока я не разыщу зонт». И Хубеане потащил отбивающегося «духа» вверх по лестнице, сбросил его через отверстие в темную хижину, в последнее мгновение выхватив у него из рук пучок копий. «Теперь я посвечу тебе, дорогой Лунный дух, а ты поищешь мой зонт. Лежи лицом вниз. Сейчас будет свет». И Хубеане начал бросать копье за копьем, вертикально вниз; потом набрал камней и их тоже стал кидать через отверстие в хижину: «Вот еще лучи. Теперь смотри! Тебе видно? Нет, наверное еще нет. Еще нет».

Хубеане разыскал для себя в соседнем доме соломенную циновку и гортанными криками созвал людей: «Лунный дух пришел ко мне в дом. Вы должны оказать ему почести. Только обязательно захватите зонт. Лучи у этого духа очень острые». Удивленные односельчане прибежали с фонарями и факелами. Хубеане махал им от двери хижины: «Прихватите с собой зонт. Дух лежит лицом вниз. Лунный дух. Он упал в мою хижину прямо с неба, через отверстие в крыше. Если он перевернется на спину, он вас обожжет».

И когда люди, привыкшие к странностям Хубеане, но все же напуганные, проникли в хижину, там лежал — лицом вниз, пришпиленный к полу копьями, побитый камнями — человек в большой маске Луны. Они высвободили это залитое кровью тело, перевернули на спину. Мертвец оказался отцом Хубеане; грудь его была во многих местах пробита насквозь, череп проломлен. Хубеане в первый момент будто онемел, потом заплакал, опустил голову и, роняя слюну, выдохнул: «Ах, отец…» Соседи схватили его: «Ты убил отца, Хубеане!» Он ощерился, стал отбиваться: «Это был Лунный дух. А не мой отец. Будь отец жив, он бы подтвердил вам мои слова. Лунный дух обжигал меня лучами. Хотел совсем сжечь». Тут мужчины из деревни наконец поняли, что здесь на самом деле произошло. Хубеане притулился в углу, расцарапывал себе грудь: «Посмотрите, что скажет вам моя матушка. Она защитит меня от Лунного духа». С тех пор соседи больше не трогали Хубеане, хоть он в тот день и бросился на них с кулаками.

РАДИ ТАКИХ СПЕКТАКЛЕЙ, танцев, живого общения на лугах и в лесах из городов стекались большие массы народа. Многие не возвращались потом в свои дома, а оставались — поначалу всего на несколько дней — поблизости от площадок для театральных и прочих представлений, потом и вовсе переселялись в те места. Они еще не освободились от городских привычек, но их неодолимо привлекали эти ландшафты, где настоящий день сменялся настоящей ночью и по ночам темно-синее небо кишело неисчислимыми глядящими вниз звездами. Горожане видели, как переселенцы первой волны, держа в руках поводья, ездят на повозках, перед которыми идут волы или бегут лошади, как пастухи гонят скот. Видели поля, равномерно засаженные целым лесом колосьев, из которых здешние поселенцы делали себе хлеб. Куда ни глянь, повсюду простирались плоские земли леса озера луга, овеваемые порывистым ветром. Здесь случались дожди, а высоко в небе всегда плыли облака.

В лондонском градшафте в период воссоздания Круга народов экономика снова стала базироваться на строгом соблюдении принципа всеобщей занятости. Создавались новые фабрики, требовалось огромное количество рабочих, с каждым месяцем — все больше. Но как раз в это время усилился отток людей на периферию градшафта и за его пределы. Лондонский сенат вынужден был признать: кадров для уже спроектированных фабрик катастрофически не хватает. Делвил говорил о создавшейся ситуации с возмущением. Дескать, то, что сейчас происходит, вообще неслыханно. Государство давно безвозмездно кормит, содержит за свой счет три четверти населения. А теперь, когда государству понадобилась рабочая сила его граждан — и то лишь частично, — они вздумали уклоняться. И на этом, и на последующих заседаниях сената дело доходило до серьезных стычек между Делвилом, ставшим в последнее время чересчур впечатлительным, и широкоплечей Уайт Бейкер. Она — для того, как подозревали сенаторы, чтобы опасные движения переместились вплотную к городу — предоставила собственные земельные угодья в пользование нескольким группам переселенцев. Не посоветовавшись с сенаторами и даже не сообщив им о своих намерениях, она отказалась выполнить требование о поставках определенных тугоплавких окислов и известковых солей из принадлежащих ей карьеров — и тем создала неудобства для фабрик Меки. Она защищала бездельников, которые, поскольку долгое время нигде не работали, стали апатично-расслабленными: дескать, в один момент их не переделаешь. Делвил негодовал: не в том дело, что они ослабли физически; они достойны презрения, ибо их уже не заботят общественные нужды.