– Говорят, у него были проблемы дома? – перебил я.

Агнета Мелин кивнула:

– Именно. Он часто пропускал школу. Ходили слухи, что мама его бьет.

– Но в то время это было в порядке вещей?

Агнета подняла глаза от снимка:

– Как вам сказать? И да и нет… Случалось, отец брался за ремень, но из-за этого мы не сидели неделями дома. Поболит немного задница… Однако с мамой Герта-Инге все было иначе.

– Как же? – насторожился я.

– Сама я, конечно, не видела, но от родителей слышала разное… Например, что она пьет. И к ней ходят мужчины.

– То есть? – не понял я. – Имела много поклонников?

– Может, и так, а может, и нет. Говорили, она брала с них деньги.

Мы с Арне серьезно закивали, потому что не знали, что на это ответить.

Агнета сняла очки и быстро убрала их в футляр, будто они были заразные.

– И потом, умерла она довольно странно, вы не находите?

Мы с Арне снова закивали.

– Герт-Инге был уже взрослый. Однажды утром он обнаружил ее мертвой на полу. А потом… потом Герт-Инге жил один, и моим родителям это казалось странным. Но он справился. Разбогател даже, насколько я знаю.

– Вы видели его? – спросил я. – Хоть один раз после школы?

Она задумалась.

– Говорят, он много путешествует… Нет, после школы мы не встречались. Но не так давно я слышала о нем радиопередачу. Герт-Инге организовал предприятие в Южной Африке.

Мы еще поболтали о том о сем, поблагодарили хозяйку за гостеприимство, я засунул фотографию обратно в сумку, и Агнета Мелин, урожденная Грёнберг, проводила нас к двери.

Эгон Берг проживал один в двухэтажном, побеленном известью доме неподалеку от бывшей железнодорожной станции. Когда-то здесь же раполагалось его ателье. Мы с Арне обогнули парадный вход со стороны улицы, поднялись по черной лестнице и постучали в дверь с четырехугольным окошком из травленого стекла.

Нам пришлось подождать.

– Он плохо ходит, – объяснил Арне. – Колени.

Эгон Берг оказался одного со мной роста, но худой как палка.

Он крепко пожал мне руку. Глаза глядели с любопытством из-под седых кустистых бровей. Верхние пуговицы светлой рубахи в клетку, поверх которой Эгон надел легкий зеленый жилет, были расстегнуты, так что виднелись ребра узкой грудной клетки.

Очевидно, в доме он убирался, однако не имел привычки его проветривать. Поэтому на кухне стоял запах вчерашнего капустного супа. Просторный зал, где сейчас находилась столовая, в прежние времена служил ателье.

Эгон был вдовец и, по его словам, использовал далеко не все комнаты в большом доме. Однако справлялся пока без посторонней помощи. Все кредиты он давно выплатил и теперь не стесняясь наслаждался свободой.

Он предложил нам перекусить, но мы с Арне не успели проголодаться после булочек Агнеты Мелин. Мы расселись в креслах вокруг журнального столика перед старым ламповым телевизором. Эгон Берг расположился в изящном трехместном кресле, подложив под спину подушку.

Фотографий в доме Эгона оказалось не так много: на стене висел сделанный из кабины вертолета снимок дома, в котором мы находились, да на столе я заметил две фотографии в овальных рамках, между лампой и фарфоровым оленем. Кажется, на них Эгон снят со своей женой. По другую сторону дивана стояла кадка с неизвестным мне растением в метр высотой.

– Итак, ты встречался с матерью Бергстрёма, – начал Арне.

– Да, – подтвердил Эгон. – Я был у них, когда хотел продать кое-какие свои работы. В то время можно было подъехать к самому дому. На фотографии, которую вы держите в руках, дорога подходит к крыльцу.

– Двор еще не обнесен забором, – заметил я.

– Именно, – кивнул Эгон. – Забора нет.

Его голос показался мне слишком низким и грубым для такого тщедушного тела.

– И она купила у тебя фото? – спросил Арне.

– Нет, – ответил Эгон. – О ней говорили всякое, я не очень-то верю сплетням. Но когда она стояла передо мной на пороге, от нее несло спиртом.

Он замолчал, давая нам возможность осознать сказанное. Не знаю, что думал Арне, но я не видел ничего необычного в том, что средь бела дня дама выпила. Хотя Эгон Берг считал иначе.

– В наше время с алкоголем было строже, – объяснил он. – Женщине дозволялась рюмка ликера с кофе, да и то в праздник.

– Однако в Тиволи в кустах вовсю хлестали грог и мужчины, и женщины, – поправил Арне.

– Может быть, но напиваться средь бела дня…

– Итак, она отказалась купить у вас фото, – напомнил я.

– Она взглянула на него и сказала, что хотела бы иметь такое. Но заплатить за него может только натурой. В жизни не слышал ничего более бесстыдного.

– Ты имеешь в виду… – заморгал Арне.

– Она задрала юбку, а нижнего белья под ней не оказалось. Я готов был сгореть от стыда, а она захохотала так, что у нее подкосились колени, и спросила, не хочу ли я пива. Отличного датского пива, сказала она.

– И ты, конечно, отказался, – предположил Арне.

– Разумеется! Мне ведь еще предстояло работать. Дышать пивом на клиентов – куда это годится?

– А мужчина в ее доме был? – поинтересовался я. – Папа Бергстрёма?

– Я не знал никакого папы и вообще не общался с Бергстрёмами. Но в мужчинах, как я слышал, она недостатка не имела. Жаль мальчика, нелегкое ему выпало детство.

– Его вы тоже видели? Он был в доме?

– Нет, его не видел, – покачал головой Эгон. – Но знающие люди утверждали, что он жил не с ней в доме, а в сарайчике. Его тоже видно на фотографии.

– Да, я так и подумал, – согласился я. – Позже Герт-Инге его вроде подремонтировал.

– Ему ты тоже пытался продать снимки? – напомнил Арне.

– Да, но он вообще не пожелал меня видеть. К тому времени двор уже обнесли стеной, и я разговаривал с ним через динамик на воротах.

– Что сказал тебе Герт-Инге?

– Послал меня подальше. Нет, он не говорил ничего такого… просто дал понять, что снимки его не интересуют и что, если я осмелюсь побеспокоить его еще раз, он будет вынужден принять меры.

– Будет вынужден принять меры? – переспросил Арне.

Эгон пожал плечами:

– Больше я туда не ходил. Бергстрём разбогател, стал влиятельным человеком, и его «меры» могли оказаться действительно жесткими.

– Например, порезать ножом шины, – предположил я.

– Простите, не понял.

– Так, рассуждаю вслух. А нет ли у вас, случайно, фотографии дома Бенгтссонов, которые живут через дорогу?