«Сегодня вечером иду на эксклюзивную презентацию к Мари Лефевр, – писала она в день нападения. – Жду не дождусь услышать ее речь – такую вдохновенную, такую правдивую и откровенную».

В тот вечер я пришла в палату к сестре. Вы ведь здесь новенькая, так? – спросила дежурная, когда я расписывалась в журнале посетителей. Я поцеловала Грейси в лоб и сказала, что мне надо уехать, но я скоро вернусь, а она охнула и ответила:

– Ты должна держать слово.

– Обещаю, – пробормотала я. – Вернусь, как только смогу.

В поезде до Манчестера я сидела в полном молчании.

Самолетом из Манчестера до Парижа, поездом из Парижа до Нима.

Поезд-экспресс, изящно-стремительный и серый, зима во Франции, безмолвно падающий за окном снег, долины на севере, равнины на юге у подножия Альп, далекие горы на фоне сгущающейся тьмы.

Я съела горячий бутерброд с сыром и ветчиной, жутко дорогой, и принялась восстанавливать свой запущенный французский, читая «Монд» и слушая в наушниках радио. Времени на подготовку у меня не было, так что я украла пару бумажников на Лионском вокзале, забрав наличные деньги и выбросив все остальное, украла мобильный телефон и купила новую сим-карту в табачном киоске на вокзале в Ниме.

Это не подло.

Я женщина с идеей бороться праведно, вести огромную борьбу, борьбу за права рабочих, за расовое и гендерное равноправие, пройти сквозь битвы, марши и

это не подло.

Я ворую, чтобы жить, а живу ради идеи.

Я – благородная воровка.

Впечатления от Нима:

Неяркий, но милый город, маленький Париж на юге без бремени огромного мегаполиса. Средневековые красоты рядом с древнеримскими. Фантастические магазинчики, торгующие шоколадом, с не менее фантастическими ценами. Запах парфюмерии, шипение жарящегося на гриле мяса, детишки, требующие новомодные игрушки, новенькие дивные пушистые штучки, а варежки у них пришиты к длинным резинкам, продетым в рукава, ведь скоро холодная зима.

Университетская больница, угрюмая каменная громадина, город в городе, склонись перед французской системой здравоохранения, всяк сюда входящий, памятник брутальности 1960-х годов, когда сюда заходишь, лучше уж совсем разболеться.

Именно сюда должны были привезти уцелевших после нападения на презентации книги Лефевр. Я убираю волосы назад, запахиваю поплотнее пальто и направляюсь в здание.

Палату Луизы Дюнда найти легко: она единственная с полицейским постом у двери. Я краду медицинскую экипировку и бейджик – в таких больших больницах всегда найдется что-нибудь подходящее, – улыбаюсь полицейскому, он спрашивает, что я делаю, я отвечаю: «Проверяю электролиты», – он слышит что-то медицинское и взмахом руки пропускает меня.

Луиза Дюнда лежит и спит, как Мередит, прикованная наручниками к койке. Пульс у нее семьдесят два, давление сто восемнадцать на семьдесят девять, она ухоженная и здоровая, чего можно ожидать от любой женщины, у которой есть «Совершенство», которая может позволить себе персонального тренера и доставку на дом алгоритмически подобранного набора вегетарианских продуктов. Девушка лет двадцати четырех или двадцати пяти, которая просто спятила при чтении стихотворения и напала на семерых гостей, прежде чем ее обуздали, а Байрон на все это смотрела.

Теперь Байрон, конечно же, и след простыл, но этого следовало ожидать. К сожалению, никаких следов телефона Дюнда или ее личных вещей, пусть и забрызганных кровью. Их забрала полиция. Я осторожно пытаюсь разбудить девушку, но она прямо-таки в отключке. Интересно, может, какие-то препараты помогут, но прежде чем мне удается отправиться на их поиски, открывается дверь, и в палату входят мужчина и женщина, ее я не знаю, а он…

…очень даже мне знаком.

– Добрый вечер, мэм. – Его французский, разумеется, безупречен и ровен, как у диктора новостей. – Как самочувствие мадам Дюнда?

Мимолетное мгновение замешательства, но это нормально, в порядке вещей, он посторонний в охраняемой палате, однако любопытно, что полицейский исчез со своего стульчика у входа. Я улучаю момент, чтобы быстро сосчитать от пяти до одного, и отвечаю:

– Под транквилизаторами, но показатели у нее хорошие. Вы?..

– Меня зовут мистер Бланк, – ответил он, протягивая мне руку, которую я, конечно же, пожала, почему бы нет, я медсестра, а он вежливый незнакомец, справляющийся о здоровье больной, конечно, я ее пожала, хотя с гигиенической точки зрения это непозволительно.

– Вы не родственник?

– Нет, мы из страховой компании.

Названия компании он не произносит и документов никаких не предъявляет. Женщина уже огибает койку, разглядывая лицо девушки, ее ногти, руки, пальцы. Я киваю и улыбаюсь, быстро пробираясь к выходу, потом задерживаюсь у двери. А почему нет? Останавливаюсь, поворачиваюсь, улыбаюсь мистеру Бланку и спрашиваю:

– Это «Совершенство»?

Женщина быстро поднимает на меня взгляд, и это куда более выразительный ответ, нежели неторопливая улыбка мистера Бланка, легкий поворот головы, едва слышное шарканье ног, чтобы потихоньку переместить все тело, дабы хорошенько меня рассмотреть.

– Почему вы так говорите, мадемуазель?..

– Жуда. Мадемуазель Жуда.

– Так что там с «Совершенством», мадемуазель Жуда?

– Вы на него работаете? Я знаю, что мадам Дюнда им пользовалась, – сказала я, пожав плечами и чуть наклонив набок голову, так, ничего особенного. – Я знаю, что она получала процедуры.

– А откуда вы это знаете?

– Она так говорила, прежде чем ей вкололи успокоительное.

– Да? Так и говорила?

Женщина, замершая, словно болотная птица, неуверенная, кружит ли сверху смерть или плывет ли снизу пища. Поесть и погибнуть, подставив врагу спину, или стоять смирно и голодать?

Мужчина, назвавшийся мистером Бланком, раньше проходил под несколькими другими именами: mugur-ski71, Матисс, Гоген, прихвостень Рэйфа Перейры-Конроя, бывший шпион, некогда любовник Byron14, конечно, ему вполне логично здесь оказаться. Он станет искать еще и Байрон.

Он смотрит на меня, а я на него. Я не возражаю против того, чтобы произвести впечатление.

Помнит ли он меня?

Нет, но, как и Байрон, он, возможно, хранит глубоко в памяти некие слова, мантры, повторяющиеся действия и смутные образы, говорящие: это женщина, которую ты не можешь запомнить, вот ее отличительные черты…

Будь мы в больнице в Исландии или в российской глубинке, он бы совершенно точно начал задавать вопросы, интересуясь, как это женщина с моей внешностью тут оказалась. Но мы в Ниме, а у французов столь же длинная и грязная история колониализма, как и у англичан, и юг страны полон переселенцев, приплывших из Алжира в 1960-х годах, и прибывших с западного побережья Африки, женщин с цветом кожи и волос, как у меня, которые являются француженками до мозга костей.