Я бы смогла это сделать. Моя мама – не наивная дурочка, но она всегда была законопослушной гражданкой, и если бы я явилась из службы водоснабжения или как инспектор-контролер, она бы меня впустила, конечно же, а я бы кивала и напевала себе под нос, разглядывая то, что могу заметить только я со своей великолепной подготовкой, а она бы предложила мне чашку чая и еще больше бы мне доверилась, потому что я женщина, наверное, чуточку похожая на ее малышку Грейси…

…ой, а сколько лет вашей дочурке, миссис Арден?

…теперь уже совсем взрослая. Ребенком ей было трудновато, но сейчас у нее все хорошо, очень хорошо, она – наша радость, наше маленькое чудо. Не хотела бы других детей, она всегда была такая красивая…

И, возможно, в ходе осмотра я бы поднялась наверх, чтобы поглядеть на изоляцию крыши («Я могла бы выбить вам еще изоляцию, и получше, как часть муниципальной программы по строительству энергосберегающего жилья…»), и оказалась бы в своей старой спальне, теперь гостевой комнате или кабинете, где мама сидит и рассчитывает налоги. Она, разумеется, папу близко к этому не подпустит, он не дружит с цифрами, вечно теряет квитанции, вот напасть-то, а я бы сказала:

У вас и вправду прекрасный дом, миссис Арден

Немного великоват для нас, когда Грейси уехала, но он хранит столько воспоминаний…

И если бы меня запоминали, то в этот момент мы бы нашли общий язык. Я бы сказала ей, что когда росла, у меня тоже была младшая сестра, которая болела, но которой теперь гораздо лучше. Любимый фильм у нее – «Звездные войны», а любимый цвет – синий, и она не знает, что такое врать, а мама бы ответила:

– Да вы словно о моей Грейси говорите!

и мы бы выпили еще по чашке чая… «Вы уверены, что я вас не задерживаю?»

а я бы сказала: нет-нет, это мой последний дом на сегодня, и если я вас не стесняю…

И мы бы с ней обменялись номерами телефонов, потому что, видите, у нас с ней столько общих интересов. Нас злит отсутствие доступного социального жилья, злит то, как много сносят хороших и дешевых домов, а вместо них строят плохие и дорогие, злит предубежденный и нетерпимый язык наших политиков, злит пресса и вообще все средства массовой информации. Но мы надеемся на будущее, на то, что молодежь вырастет более ответственной, чем мы, что будущему поколению будет житься лучше, чем нам, и она скажет:

– Хоуп – очень красивое имя. Роди я еще одну девочку, я бы назвала ее Хоуп.

А я бы ответила:

– Моя мама однажды пересекла пустыню.

И тут бы она произнесла, спокойно, не желая это подчеркивать, не желая проводить параллель – невероятную, удивительную и потрясающую:

– Мне тоже однажды выпало пройти долгий путь. Когда я только вышла, я очень боялась. В пустыне всегда слышно движение, деловитое молчание песка, оседающего у тебя под ногами. Когда ты одна, даже тишина полна чудовищ.

И она бы меня полюбила, и я ее тоже, и мы стали бы лучшими подругами, и она бы улыбалась, всякий раз открывая мне дверь, и обнимала бы меня, и познакомила бы с отцом, сказав: «Это Хоуп, она такая милая!» И мы бы вместе праздновали Рождество, и отправлялись бы гулять по холмам, и я бы помогала им по хозяйству, и поехала бы с ними отдыхать, и…

…если бы меня запоминали.

С учетом этого мне в голову приходят две мысли, просачиваясь вместе с тишиной, когда гляжу через улицу на родительский дом.

Холодает и темнеет. Смотрю на них, смотрю.

Они…

…по-своему, неброско, об этом не слагают баллад и не поют песен, по-домашнему, по-обыденному, по-житейски

…счастливы.

Я ухожу.

Есть одно место на окраине Ноттингема: огромное старое здание с видом на реку Трент, на пойму, часто затопляемую зимой, с дубами, сбрасывающими свернутые, как будто из кожи вырезанные, некогда упругие листья, с резвящейся у дома собакой, с обитателями, иногда счастливыми, иногда грустными, иногда ищущими в этом бездушном доме хоть какого-то, пусть малого, но понимания, и живущими, живущими, несмотря ни на что.

Иду по тропинке ветреным днем, зонтик выворачивает наизнанку и рвет из рук сильный восточный ветер. Брюки промокли до колен и заляпаны грязью, где вы припарковали машину, спрашивает дежурная, не парковала, отвечаю, я на автобусе приехала, и это возмутительное заявление, но кто она такая, чтобы спорить?

Я называюсь своим настоящим именем, Хоуп Арден, лишь сейчас, лишь здесь, и шагаю по лестнице на второй этаж, в то время как женщина лет пятидесяти, подперев голову рукой с крепко сжатыми пальцами, спускается в ступенчатом подъемнике на другой стороне, и мы улыбаемся, пересекаясь посреди пути.

Здание старое, но коридоры в нем сделали по-медицински безликими, и я считаю двери, ступени, окна и трещины на стенах, пока не добираюсь до нужной палаты, стучу два раза и вхожу внутрь.

Грейси, моя младшая сестренка, сидящая в кресле у окна, поднимает взгляд, и ее лицо расплывается в широкой улыбке.

– Хоуп! – вскрикивает она.

Я ПОНИМАЮ, что я…

…меняюсь.

Причины, по которым я ворую:

• Выживание. За последние несколько месяцев я попыталась найти нормальную работу, но это тяжело – очень тяжело. Я меня есть анкета на веб-сайте с фотографией, где я улыбаюсь в объектив. Я уберу ваш дом, подровняю живую изгородь в саду, донесу до дома покупки, помою машину, выгуляю собаку, отправлю посылку, починю велосипед. Иногда люди откликаются, иногда нет, и иногда я ворую, чтобы не голодать и обеспечить себе крышу над головой, и не стану раскаиваться за подобную жизнь. Не стану.

• Информация. Byron14, где ты? Украду полицейскую базу данных, украду аккаунт человека со связями, украду знания, украду записи с камер наблюдения, украду сервер, украду сеть, украду что угодно, лишь бы ее найти. Byron14 – что ты сейчас делаешь?

• Справедливость. Я живу по своим законам. Я – бог с чистым взором, потому что меня никто не видит. Я свободна от предрассудков. Я – преступница и лицемерка. Я – паломница, ведущая свой джихад. Я непристойна. Я нечестива. Я праведна.

В тот день, когда я украла шестьдесят пять тысяч фунтов у адвоката из Донкастера, специализировавшегося на вытаскивании контрабандистов, перевозящих нелегальных мигрантов, я почувствовала… гордость. Не экстатический прилив радости после удачно провернутого дела, не злорадное ликование, как в Дубае, не адреналиновую волну от ощущения лежащих в руке бриллиантов. Гордость… за себя. За ту, кем я становилась. Не просто за воровку. А за воровку, которая была еще и мной.