Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фил подозревал, что это «ксерокопированное послание» каким-то образом связано с эпизодом его двухнедельной амнезии в Ванкувере в марте 1972 года. Типы мафиозного вида в черных костюмах возили его по кругу на заднем сиденье лимузина и задавали вопросы, которые он не мог вспомнить. Что за программу в него вложили? И кто? Он опасался, что ксерокопии книжных обозрений предположительно должны были что-то включить в нем, но затея провалилась. Он поделился своими страхами и размышлениями с Тессой, которая пишет: «Я верила ему. Он всегда спрашивал меня: «Я что – чокнутый?» И я всегда отвечала – нет. Я до сих пор верю, что он был в здравом уме. Сумасшедшие люди не спрашивают: «Я что – чокнутый?» Они знают, что они здоровы.
У Фила было острое чувство угрозы, исходящей от «ксерокопированного послания». Это побуждало его к немедленным защитным действиям. Впоследствии было чувство свободы – разрушенной кармы – и сильное чувство вины.
Как об этом намекается в «Валисе», Фил переслал «ксерокопированное послание» в ФБР. В записи 1978 года в «Экзегезе» он замечает, что настало время
(1) отвергнуть вербовку КГБ, или
(2) пройти тест на лояльность в ФБР, прикинувшись завербованным КГБ. «Звонки в Бюро отняли у меня двадцать один с половиной час. Это хороший счет (для прохождения теста). […] Не говорите мне, что это не Бог. Фосфены начались неделей раньше; я был готов ко всему, когда они появились».
У Фила было острое чувство, что кто-то контролирует его, чтобы направить его ответ на «ксерокопированное послание». В «Экзегезе» он предположил, что это был Фома – уже не ранний христианин, а мысленно руководящий им имплант, поставленный ему разведкой армии США. Согласно этой теории, Фил выбрал для Фомы альтернативное имя «Свинский отпрыск». Он сам или некто другой, так как у Фила было острое чувство, что с 20 марта его личность была захвачена и управляема, сделал поразительный шаг – позвонил не только в ФБР, но и в полицию Фуллертона. «Я машина», – соврал он офицеру, который ответил на звонок, – и попросил, чтобы его изолировали. Полиция не предприняла никаких действий.
Вскоре после этого Фил вновь обрел ощущение самоконтроля. Но он продолжал верить – в силу мудрости и инструкций, которые, по его мнению, были дарованы ему, – что он нуждается в опеке правящей власти, поскольку это необходимо для его личной безопасности. Поэтому Фил поддерживал связь с ФБР с марта по сентябрь 1974 года – несколько раз писал в их офис в Лос-Анджелесе. Он собирался отрицать любые возможные сомнения в его лояльности со стороны Бюро. Письма включали объяснения защитного характера, почему левые критики ценят его произведения, и заверения в том, что его письма к советским ученым, занимающимся исследованиями экстрасенсорного восприятия, были попытками вынудить их попасться на приманку, с тем чтобы они сами себя разоблачили. (Осторожность Фила не была совсем уж необоснованной. В 1975 году, благодаря «Закону о свободе информации», Фил узнал, что письмо 1958 года, которое он написал советскому ученому, было перехвачено ЦРУ.)
На все свои письма он получил единственный ответ: 28 марта 1974 года ему пришло стандартное письмо от директора ФБР Уильяма Салливана: «Ваша заинтересованность оценена по достоинству, и присланным Вами материалам будет уделено соответствующее внимание». Заявив о своей лояльности, Фил почувствовал чуть больше комфорта и спокойствия. Страх, который мучил его со времени взлома в ноябре 1971 года, рассеялся.
Но сознание вины оставалось. Воспоминания об эре Маккарти и об агентах ФБР, которые в пятидесятые годы приходили к нему и Клео домой в Беркли, должно быть, приходили Филу на ум, когда он обдумывал свои действия. Во многих своих фантастических романах – больше всего в «Пролейтесь, слезы…» – он открыто порицал полицейский аппарат и информаторов, на которых он держался. Стал ли Фил тем, кого он презирал? В записи 1979 года в «Экзегезе» он копался в себе, докапываясь до источника трусости:
Я в полной мере сотрудничал с моими притеснителями. Мне ничего не оставалось делать, чтобы улучшить свое положение; я шел своим путем, иногда вопреки собственным желаниям, и испытывал чувства, что
1) я делал правильные вещи для Бога и страны, и
2) я совершенно утратил беспокойство и оправдания (как и следовало ожидать). Фред в Бобе/Фреде [как в «Помутнении»] полностью победил. Я буквально доносил на самого себя! […]
Страх убил во мне бунтарский дух в 3–74, и я никогда об этом не сожалел, поскольку меня это освобождало от страха. Они добрались до меня. Запугивание сработало, – к примеру, налет на мой дом. […]
Я боюсь
1) гражданских властей (Цезарь);
и
2) Бога (Валис).
Соответственно, можно сказать, что я боюсь власти, какою бы могучей она ни была.
В свою защиту Фил хотел бы подчеркнуть значительность опасности и прямое указание высшего разума, которое вынудило его к контакту с ФБР. Из более поздней записи 1979 года:
Итак, я обратился к Богу, и к Бюро, и к финансовой безопасности. Что ж, простите меня. Я был совершенно безрассудным человеком, которым теперь не являюсь. Я хорошо сплю по ночам. […] Возможно, я поступил идеологически неправильно, но мудро. […] Мое обращение было не столько духовного характера, как обращение на путь мудрости, его правильнее определить такими словами, «как выжить». Это было моей целью: выживание. В этом я преуспел. По моему мнению, Премудрость Божья [Святая София] сама взяла в свои руки заботу о моей жизни и направляла меня. […] Я жил дикой, нестабильной, безрассудной, «донкихотской» жизнью и вскоре мог бы умереть. Поэтому не случайно, что Премудрость Божья посетила меня; я в ней нуждался чрезвычайно.
Следует отметить, что Фил никогда не был так труслив по отношению к «властям», как он здесь обвиняет себя. Что касается «Бога», Фил всегда подвергал сомнению саму его идею. Что же касается «Цезаря», то, несмотря на все его заявления в ФБР, Фил оставался откровенным в разговоре о злоупотреблениях администрации Никсона – в таких эссе, как The Nixon Crowd[227] (1974) и в таких романах, как «Свободное радио Альбемута» и «Валис».
Даже после того, как кризис с «ксерокопированным посланием» прошел, март 1974 года продолжал приносить свои сюрпризы. В его повседневной жизни происходили странные перемены. Домашние питомцы (включая любимого кота Пинки) казались более разумными, даже каким-то образом пытались с ним общаться. А затем еще и радио, которое продолжало играть даже после того, как Фил и Тесса отключили его и убрали на кухню.
Все началось с того, когда радио стало «доставать» Фила ругательствами по ночам. В «Свободном радио Альбемута» главный герой, Николас Брейди, испытывает такое же мучение: «Николас – пидорас», – говорило радио, подражая голосу популярного вокалиста, чья новая пластинка только что рекламировалась. «Послушай, Николас-пидорас. Ты никудышный и скоро умрешь. Ты отброс! Ты пидорас, Николас! Умрешь, умрешь, умрешь!!» В интервью с Дж. Б. Рейнольдсом Тесса вспоминает: «Все дело в том, что мы оба слышали музыку, и она всегда играла с двух часов ночи до шести утра, а радио даже не было включено. […] Это была легкая музыка, но Филу слышалось, что она говорила ему, какой он дурной и ему пора умирать. Я этого не слышала. Мы сдались и снова включили радио, потому что с включенной музыкой спать легче».
