об этом было лишь родственникам и самым близким друзьям и, пожалуй, все. Больше ни с кем Брижит эту проблему не обсуждала, и ей удалось избежать ненужного внимания со стороны прессы.

Правда, тем своим знакомым, что пребывали в неведении относительно перенесенной ею операции, она начала говорить следующее: «Меня угнетает не столько конец молодости, сколько то, что это обычно начало проблем со здоровьем».

Ее поединок с раком груди, окончившийся полной ее победой, стал известен лишь спустя шесть лет. Брижит узнала, что немецкий актер Рене Колльденхоф страдает болезнью Паркинсона, и, совершенно для него неожиданно, написала ему письмо.

Ей хотелось поддержать его, и ради этого она даже решилась открыть свой секрет. «Я победила, — писала она. — Я перенесла операцию, и вот, несмотря на все страдания, я жива».

Через несколько лет Мижану позвонила сестре, чтобы сказать, что врачи обнаружили у нее в груди уплотнение и теперь обеспокоены тем, что это может быть рак. По словам Мижану, она собиралась лечь в больницу на трехдневное обследование. Брижит ответила, не раздумывая: «Я еду к тебе».

Она велела сестре, чтобы та заказала себе палату на двоих, и когда Мижану легла в больницу, Брижит заняла вторую кровать, проведя рядом с сестрой все три дня, пока та находилась на обследовании.

К счастью, рака не обнаружили. Но до сих пор, когда Мижану вспоминает эту историю, на глаза ей наворачиваются слезы. «Мы словно перенеслись в детство».

И еще одна трогательная история. Пару лет назад Брижит поддержала сестру, когда ту покусали ее же собственные собаки. Разъяренные псы вцепились друг другу в глотки, и Мижану совершила огромную ошибку, пытаясь разнять их. В результате дело обернулось для нее больницей. И вновь Брижит окружила сестру вниманием и заботой. Каждый вечер она ездила из Базоша в Париж, чтобы привезти ей на ужин домашнего супа.

Когда Мижану наконец выписали, Брижит послала ей по этому поводу несколько бутылок шампанского.

В своей автобиографии Саша Дистель писал, что Брижит прижимиста.

Да и сейчас те, кто знаком с ней многие годы, не смогли бы обвинить ее в том, будто она сорит деньгами.

Сама Бардо спешит заявить следующее: «Я не привыкла бросать деньги на ветер, именно поэтому кое-кто считает меня прижимистой».

И хотя невозможно отрицать очевидный факт, что она экономна, назвать ее прижимистой было бы преувеличением. Правильнее будет сказать, что она выросла в семье, где действовало правило, что деньги любят счет и ими не принято сорить.

«Когда речь заходит о деньгах, — говорит Вадим, — это значит, что речь заходит о той стороне ее характера, которая, впрочем, как и многое другое в ней, представляется мне парадоксальной. Когда мы только поженились, она тратила немало времени и сил, бегая по городу, чтобы купить какой-нибудь товар хотя бы чуть-чуть дешевле, чем в соседней лавчонке. Или же она на чем свет стоит чехвостила горничную за то, что та заплатила за что-то там на базаре по 14 сантимов, в то время, как кто-то сказал ей, будто видел в каком-то магазине то же самое по 12».

По мнению Вадима, это нельзя считать прижимистостью, скорее, в том, что касается денег, Брижит — чистой воды прагматик.

«Она ведет учет каждому франку, и у нее всегда отложено на черный день». Но абстрактная ценность денег или, скажем, та сумма, которую она могла бы накопить, — нет, этому она не придает особого значения. Разумеется, это не значит, что она автоматически отвечала отказом любому, кто предлагал ей хорошие деньги. Однако, прежде чем дать ответ, Брижит прежде всего думала, как это отразится на ее жизни. На ее комфорте. Нельзя сказать, чтобы деньги для нее вообще ничего не значили. Просто она никогда не позволяла им взять над собой верх, никогда не была их рабыней».

То же самое, по мнению Вадима, можно сказать об ее отношении к толстосумам. Они никогда не производили на нее особого впечатления. Как-то раз Аристотель Онассис пригласил их обоих к обеду. В то время Онассис был едва ли не самым богатым человеком в мире.

Брижит наотрез отказалась.

«Деньги, богатство, власть, громкие имена — все это было для нее пустым звуком. Когда она отказалась пойти на обед к Онассису, ей не было еще и двадцати. Можете легко себе представить, как гордится она этим сегодня».

Брижит не гнушалась спросить дельного совета в том, что касалось денег, и всегда внимательно к таким советам прислушивалась. Большую часть своих гонораров она вкладывала в недвижимость, и сегодня эти вложения приносят ей неплохой доход. Разумеется, это не было бог весть что, однако вполне недурно, так что она до конца своих дней не будет ни в чем нуждаться.

Более того, она может себя чувствовать в полной безопасности в том, что касается денег, поскольку практически ничего не тратит на себя. У нее есть два дома в Сен-Тропезе, ферма в Базоше и квартира в Париже, но при всем при этом, даже имея четыре дома, она не привыкла шиковать. На стенах ее жилищ вы не увидите полотен Пикассо. Она не устраивает пирушек на пятьсот гостей. Не тратит денег на наряды и драгоценности, не коллекционирует автомобили.

«Брижит привыкла жить по средствам, — замечает Кристиан Бренкур. — Ей чужды замашки голливудских звезд. Она сама готовит, сама ходит по магазинам. Ей чужда расточительность. И, в то же самое время, деньги для нее мало что значат. Ей все равно, если кто-то вдруг возьмется размахивать у нее под носом чеком на крупную сумму. Она всегда делала то, что считала нужным. И деньги не имели к этому ни малейшего отношения».

Между прочим, факты свидетельствуют о том, что Бардо подчас бывает на редкость щедра.

Сама она недавно сказала: «Я отдаю все свои силы и все свое время моей работе с животными. Меня постоянно о чем-то просят. Люди пишут мне, будто я сам Господь Бог. Положить конец какому-нибудь безобразию, найти хозяина приблудной собаки, приструнить владельца какого-нибудь приюта. Невозможно быть одновременно во многих местах. Это обходится мне в круглую сумму. Это те деньги, что я могла бы потратить себе на обновки. Но вместо этого я трачу их на братьев наших меньших, поскольку те нуждаются в них в первую очередь».

Но животные не единственные, кто ею облагодетельствован. Родственники и близкие друзья не раз имели возможность убедиться, что брошенное Дистелем обвинение в скаредности вряд ли справедливо по отношению к ней.

Когда ее племянница, Камилла — ей было тогда шесть или семь —