и почувствовала, что сейчас наполню его по новой, но уже слезами. Андрей это заметил и выковырял из моих пальцев стакан.

— Ну чего ты? — сказал, как только стекло стакана соприкоснулось со стеклом стола.

Чего? Ничего… Ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Мы слишком много на себя взяли. В который раз. А мы не сильные, мы размазни, две размазни, два неудачника, которых жизнь столкнула железобетонными лбами. До искр. Из глаз. И слез. Из них же.

— Марина… Я уткнулась ему в плечо, или Андрей уткнул меня в себя сам — какая, к чертям, разница! Почувствовав спиной его руки, я в ответ сомкнула пальцы на его торсе. Через рубашку чувствовала его горячую кожу, а он плечом через ту же рубашку, скорее всего, ощущал мои горячие слезы. Не горючие, горючим для нового витка наших отношений им не стать.

— Я сейчас успокоюсь, — пробурчала в плечо, в котором не искала опору, только носовой платок или скорее слюнявчик.

— Не надо. Поплачь, если надо…

Я усмехнулась — кто из нас двоих хуже говорит по-русски? Или у обоих пропадает дар речи, когда мы смотрим друг другу в глаза? Но ведь сейчас нет — оба мимо, оба пытаемся спрятать мысли и чувства. А смысл их прятать, если другой даже не пытается их найти.

— Я пойду спать.

Я сделала шаг к выходу, но запуталась в руках Андрея. Он вернул меня к себе, только теперь я прижималась уже спиной к его груди — меня прижимали, всю ко всему телу. Он обвил меня руками, точно смирительной рубашкой, и я смирилась с пленом, не попыталась сделать даже полшажка прочь.

— Ну чего тебе? — спросила только.

— Не уходи. Не надо. Не надо притворяться сильной. Нас обоих накрыло медным тазом… Но мы справимся, без вариантов. Другого не дано. Вместе, понимаешь?

— Понимаю, что вшивый по-прежнему о бане… Знаешь, я думала в баню тут сходить. У нас только корейская есть. И еще в столице нашей родины в Сакраменто у наших людей целый бизнес — построили сруб, настоящую русскую баню — с чаем или квасом потом, с вениками… Но, блин, два с половиной часа пилить ради бани…

— Ты устроила мне баню без бани, и словами хлеще веников отхлестала. Через полмира ради этого притащилась… Не стыдно?

Он зарылся носом мне в шею. Попытался пощекотать, и я вся сжалась, зажала его нос плечом.

— Ты пахнешь страхом… И это нормально.

— Хорошо, не сексом, — хмыкнула я и опустила пальцы на его локти.

— Это не одно и то же, что ли? Одни и те же гормоны задействованы. Одна боится, что залетит, другой, что влетит… Ну, успокоилась?

— Отпустишь?

— Нет, — и Андрей сильнее зажал меня в тисках сильных рук. — Я несколько дней боролся с диким желанием… Тебя придушить… В объятиях. Неужели тебе ни на минуту не хотелось ко мне прижаться?

— И что? — хмыкнула я.

— Чего не прижалась? Я так ждал. Надеялся и верил.

— Завтра Машу забирать. Пошли спать. Без всяких телячьих нежностей.

— Я уже давно не теленок.

— Но и не бык-производитель. Трое детей на тебя с неба упали. Не пришибли?

— Немного, если только. Мудрый Воланд сказал, что страшно не стать отцом, а стать отцом неожиданно. И даже если он этого не говорил, то явно думал.

— Воланд не умер. Воланд бессмертен.

— Тем хуже для нас. У него есть еще какой-нибудь кирпич за пазухой. Кидайте-кидайте кирпичи на головы советских граждан, когда-нибудь обязательно попадете в шпиона… Или в жену. Марина, давай жить дружно?

— Ты мультики в машине до полуночи смотришь?

— Ответить грубо, что я делаю до полуночи?

— Оставь пошлые мысли всяк сюда входящий.

— Ну что в этом пошлого? Это естественно…

— И безобразно, — я ударила его по рукам. — Хватит!

— Ты сексом с мужем после рождения дочки вообще не занималась?

— Ты мне не муж.

— Мы еще в России, детка, забыла? Я все еще тебе муж, и у нас официально трое детей. Вообще-то четверо, но Леша не вписан в российские документы.

— Леша вырос, без тебя.

— Очень жаль.

— Поздно пожалел.

— Всегда жалел. Давай поставим точку и перейдем к новому абзацу, давай?

— Я не хочу за тебя замуж.

— И не надо. В мою постель хочешь?

— Без тебя.

— Без меня не получится. Ну, хочешь?

Хотелось просто спать — с ним, без него, уже не имело особого значения. Только Андрей так не думал. Первым делом он впился мне в шею, точно способен был выпить всю черную кровь, которую сам же мне подпортил. Я не пыталась его оттолкнуть, не пыталась притянуть к себе — сохраняла нейтралитет и тишину, а именно это было сейчас самым важным и самым трудным.

Кто бы сказал мне раньше, как громко мнется одежда, хрустит громче ломающихся костей. Или это воля дала трещину, расползалась по швам, как сейчас грозились сделать и брюки Андрея. Резинка в моих пижамных штанах решила, что попала в прошлое и ею играют в “резиночку” — мне в школе никогда не удавалось брать уровень “шеи” — сейчас тоже, меня душил спазм — не желания, не страха, а чего-то большего — отчаяния от сознания того, что вся моя взрослость оказалась напускной и рассыпалась от одного поцелуя предателя.

Да что же такое — почему? Я могу сопротивляться, но не хочу — я бревно, а лучше сказать, поваленное дерево, отдавшееся силе потока. Знаю, что впереди пороги — на них разобьюсь в кровь, а за ними отвесный водопад — он принесет смерть и успокоение, но до него еще очень далеко, лет так тридцать… Это намного больше того отрезка времени, когда я дышала самостоятельно. Теперь мне нужен допинг для следующего прыжка в высоту. А если собью планку, что если я необдуманно задрала ее вместе с юбкой — чтобы покрасоваться перед Андреем. Зачем я это сделала? Знала ведь, как опасно играть со скелетами в шкафу… Даже если от удара левой они рассыпятся, то обязательно погребут тебя под горой костей, давно обглоданных собаками, сучками…

Ревную я к его бабам? Нет, я их ненавижу за то, что он натренировался на них, будто на кошках, чтобы я теперь билась в конвульсиях от одного его прикосновения. А это ведь даже не указательный палец — Андрей не показывает мне мое место в его кровати, он показывает моей гордости средний палец, посылает ее на три буквы, обозначающие то, на что он меня подсадил четверть века назад.

Наш первый секс был больным на всю голову