Как правило, такое сокращение было временным, поскольку новые силы подталкивали к образованию новых империй, собиравших в единое целое обломки прежнего величия, пока и эти новые образования не распадались под влиянием децентрализации или завоеваний. В истории фараоновского Египта так называемые переходные периоды раздробленности неизбежно заканчивались новым объединением. В Месопотамии же с XXII по VI век до н. э. последовательно правили сменявшие друг друга династии города Ура, Вавилона (царь Хаммурапи и более поздние касситские династии), царства Митанни, нескольких изводов Ассирийской империи и Нового Вавилона.

Приведу лишь один пример. Когда царь Хаммурапи примерно в 1759 году до н. э. разрушил небольшое государство Мари на берегах Евфрата (близ современной границы между Сирией и Ираком), потребовалось всего лишь поколение, чтобы восстановить один из второстепенных центров Мари, город Терка, и образовать новое царство (Хана), продолжившее историю Мари и в конце концов добившееся независимости от Вавилона[380].

Напротив, полный крах государства, вроде описанного в предыдущей главе, был относительно редким явлением, особенно в регионах, где могли быстро возникнуть новые политические силы. Распад крупной империи на несколько более мелких единиц мог затормозить концентрацию дохода и богатства на самой вершине общества, даже если такое сокращение и не шло ни в какое сравнение с масштабным выравниванием, отождествляемым с более обширными формами краха. Тут мы сталкиваемся с досадной проблемой: досовременные общества обычно не оставляли после себя достаточного количества источников, чтобы мы могли надежно задокументировать или измерить сокращение экономического неравенства. Но все же мы не можем позволить себе сдаться и отвернуться от этих примеров – по той простой причине, что такие ранние общества гораздо чаще переживали промежуточные периоды распада и деконцентрации, чем лучше задокументированные государства более недавней истории или современные. Отказываясь исследовать возможности снижения неравенства, предоставляемые распадом государства, мы рискуем проглядеть мощную выравнивающую силу. В такой ситуации лучшее, что мы можем сделать, – это найти опосредованные данные, которые указывали бы, хотя и не совсем четко, на изменения в этом направлении.

Я ограничусь лишь одним примером, чтобы продемонстрировать сложность и ограниченность такого подхода. Примерно в 1069 году до н. э. в итоге уже описанного кризиса позднего бронзового века Египетское царство разделилось на Верхний Египет на юге, контролируемый жрецами Амона в Фивах, и Нижний Египет на севере с центром в Танисе. Вторжение ливийцев ускорило децентрализацию на севере. В результате за власть в Дельте боролись несколько региональных сил; особенно активным стал этот процесс с конца IX века до н. э. (обычно считается, что это период XXI–XXIII династий). Подобные события могли сократить богатство элиты, поскольку последняя зависела от доступа к государственным доходам, другим связанным с государственной службой финансовым потокам и доходам от частных владений или от экономической активности, чувствительной к целостности государства. Некоторые гробницы Саккары, основного некрополя древней столицы Мемфиса, как считается, отражают относительное обеднение элиты. Важные находки были сделаны в боковой шахте гробницы придворного писца по имени Тиа – зятя известного фараона Рамсеса II из XIX династии, правившего на пике имперского величия Египта в XIII веке до н. э.; в боковой шахте был погребен секретарь Тиа по имени Иурудеф. Много лет спустя, возможно в X веке до н. э., эта шахта и прилегающие к ней камеры были использованы для повторного захоронения – всего здесь положили 74 тела: некоторые в саркофагах, другие обернуты циновками, а иные и просто так. И хотя есть признаки того, что сюда еще в древности пробрались грабители гробниц, похоже, сами же преступники отказались от дальнейших поисков, возможно, разочарованные неприглядным зрелищем. Качество гробов и саркофагов по сравнению с аналогичными предметами из Южного Египта того же периода весьма невысокое: изделия из Дельты сколочены из разномастных кусков дерева, украшены только самые ключевые элементы. Лишь на некоторых саркофагах встречаются надписи – но иероглифы либо совершенно бессмысленны, либо стерлись и не поддаются прочтению[381].

Причем это не какое-то случайное явление: подобные захоронения – с гробами плохого качества, бессмысленными имитационными надписями и очень небрежной техникой мумифицирования – были найдены и в некоторых других некрополях Среднего Египта и предположительно относятся к тому же времени. И все же, несмотря на низкое качество захоронений, они явно принадлежат элите – поскольку лишь привилегированные египтяне могли себе позволить антропоморфные саркофаги, пусть и очень плохо сделанные. Эти находки можно истолковать как доказательство снижения покупательной способности и спроса в районе Мемфиса относительно более стабильного южного региона. Даже в царских гробницах в Танисе, на тот момент крупнейшем северном центре, повторно использовались более древние объекты, в том числе ритуальные сосуды, украшения и саркофаги[382].

Известно, что практика повторного использования саркофагов к тому времени распространилась и в столице Верхнего Египта, в Фивах. Здесь это, по-видимому, было связано не столько с неспособностью элиты оплатить изготовление новых гробов, сколько с дефицитом материалов, возникшим после разделения страны, а прежде всего – с опасениями по поводу широко распространившейся практики разграбления гробниц. Последнее отразилось в отказе от дорогих элементов украшений, таких как облицовка золотом, и в более тщательной подготовке трупа к бальзамированию (а следовательно, к большей его сохранности). О том же говорит и переход от величественных усыпальниц с наземными храмами к потайным захоронениям в скальных туннелях. Неудивительно, что мы не находим бросающихся в глаза признаков обеднения элиты в Фивах, поскольку эта группа, возглавляемая жрецами Амона, не только сохранила контроль над большей частью Египта, но и принялась расхищать более ранние царские гробницы и, как следствие, не испытывала недостатка в источниках материалов. В этом отношении она отличалась от соответствующей группы на севере, где более существенная децентрализация и хаос сократили доходы и расходы элиты, что, в свою очередь, привело к исчезновению ремесленных навыков, зависевших от ее покупательной способности[383].

Я выбрал этот пример, чтобы показать, насколько трудно выявлять признаки выравнивания в условиях более ограниченного распада государства. Обширный крах обычно оставляет достаточно археологических доказательств, исключающих всякие сомнения в сокращении неравенства доходов и богатства. Менее драматические потрясения, напротив, оставляют не так много таких же отчетливых следов среди более разбросанных и неоднозначных косвенных данных, имеющихся в нашем распоряжении. В таких условиях любая попытка определить степень снижения благосостояния элиты, не говоря уже об общих оценках неравенства, будет сопряжена с большой неопределенностью и часто не поднимется выше уровня предположений. К этой головоломке добавляются проблемы интерпретации, особенно наиболее часто обсуждаемая проблема соотношения изменений в практике захоронений или других практик сохранения материальных объектов с социально-экономическими условиями; возникает очевидный вопрос: возможно ли вообще делать какие-то общие выводы на основе отдельных находок? Подобные сомнения в отношении материальных находок вроде тех, что были обнаружены в египетских захоронениях Третьего переходного периода, подводят нас к границам того, что возможно установить в процессе исследования неравенства. Выравнивание, обусловленное политической фрагментацией, по большей части происходило в досовременном прошлом, и этот потенциально распространенный феномен по большей части навсегда останется недоступным для современного наблюдателя. Он образует своего рода темную материю в истории неравенства, которая определенно присутствует, но которую трудно увидеть.