Элита дворцового периода исчезла. У нас нет сведений о том, что случилось с этим классом. Возможно, некоторые его представители отправились на восток вместе с волной завоевателей того времени (это чем-то похоже на судьбу английских танов после норманнского завоевания 2000 лет спустя). Некоторые поначалу могли укрыться в укрепленных резиденциях на островах или на побережье материка. Но судьба этих людей не представляет для нас особого интереса: главное, что класс элиты исчез в целом. Дворцовая система, позволявшая присваивать продукцию сельского населения, развалилась, и ей на смену не пришла никакая другая. К X веку до н. э. лишь самые крупные – точнее, не самые крошечные – поселения могли практиковать нечто вроде намека на расслоение общества. Предметы из захоронений того периода говорят о том, что доступ к дорогим, привезенным издалека предметам имели лишь отдельные люди. Признаки стратификации и богатства стали редкими; одна из важных находок – древний дом в Лефканди на острове Эвбея, датируемый примерно 1000 годом до н. э.; постройка имеет 150 футов в длину и 30 в ширину, сооружена из глинобитных кирпичей и была обнесена перистилем (колоннадой) из деревянных столбов. Внутри найдены два захоронения с немногочисленными золотыми украшениями. То, что для предыдущих столетий считалось бы нормой, в захоронениях периода упадка воспринимается как уникальная черта[368].

Крайняя редкость крупных сооружений, престижных предметов и других показателей богатства и статуса в раннем железном веке в Греции представляет собой резкий контраст с микенским периодом. Крах системы затронул не только элиту, но и всю социально-экономическую активность, которая стала более фрагментированной. В таких условиях изъятие и концентрация излишков в заметных масштабах становятся серьезной задачей даже при условии сохранения институтов власти. И хотя от бедствий, несомненно, страдало и все население в целом, богатые и влиятельные теряли больше. Крах такого размаха неминуемо должен был привести к уменьшению неравномерного распределения доходов и богатства. К тому же по мере того, как формировались новые элиты, а затем (с VIII века до н. э.) начался экономический рост, состояние всеобщей бедности последворцового периода, возможно, подготовило почву для устойчивого эгалитаризма поздних столетий древнегреческой истории, о чем мы уже говорили в Главе 6.

Через две тысячи лет после великого краха микенской дворцовой системы почти столь же впечатляющее зрелище представлял собой упадок классической цивилизации майя на юге Юкатана. К концу позднего классического периода (примерно 600–800 гг. н. э.) политическое развитие уже прошло стадию отдельных городов-государств: такие города, как Тикаль и Калакмуль, стали центрами более крупных политических образований, утвердивших свою власть над правителями других городов-государств посредством системы визитов, обмена дарами, общих ритуалов и браков. В городских центрах процветала монументальная архитектура, на новые храмы и дворцы направлялись огромные средства. Материальная культура высшего класса достигла небывалого блеска и великолепия: в этот период помимо других объектов роскоши часто встречаются привезенные издалека предметы из жадеита и мрамора.

Все это изменилось в конце VIII – начале IX веков: региональные центры власти постепенно приходили в упадок, в то время как соперничество между более мелкими образованиями разгоралось. Непрерывные конфликты, похоже, шли рука об руку с усилением эксплуатации и ростом неравенства между социальными классами. Увеличение числа дворцов в некоторых городах, консолидация элиты, отразившаяся в изменении похоронных практик и большем значении родословных, а также культурная интеграция элиты из разных политических образований – все это указывает на возросшую стратификацию и, скорее всего, на рост материального неравенства[369].

На протяжении IX века в некоторых крупных центрах прекратилось строительство новых сооружений, за чем последовал общий упадок – довольно скоро, хотя и не сразу: археологи обнаружили значительную географическую и временную вариативность; переходный период на Юкатане растянулся на несколько столетий. И все же в конце концов распад социальной структуры стал всеобъемлющим и масштабным. В Тикале, одном из крупнейших городов майя, строительная деятельность прекратилась к 830 году, а восемьдесят лет спустя город предположительно покинули до 90 % его населения. Точно так же были брошены и другие центры: процесс сильнее затронул крупные города, тогда как более мелкие поселения продолжили существование. И опять же по поводу причин такого упадка спорят до сих пор. Современные объяснения предполагают, что упадок был обусловлен сочетанием различных факторов: среди них особо выделяются междоусобные войны, демографическое давление и ухудшение условий окружающей среды (в частности, частые засухи)[370].

Каким бы ни было конкретное сочетание обстоятельств, очевидно, что важную роль в этом процессе играло насилие. Его размах хорошо документирован. Как и в микенской Греции, дворцовые города постепенно превратились в военные центры, а затем и в мелкие поселения. В южной части региона полностью прекратилось строительство сложных административных и жилых сооружений, как и возведение стел; были утрачены письменность и календарная система майя. Прекратилось производство предметов роскоши. Элитные институты и сопутствующие им культурные процедуры, такие как возведение стел в честь лиц благородного происхождения, попросту исчезли. Согласно определению одного современного авторитета, целый правящий класс «был унесен ветром»[371].

Основное отличие от раннего железного века Греции заключается в том, что у майя сохранилась и даже относительно процветала изощренная культура в основных северных городах, особенно в Чичен-Ице в постклассический период (IX–X века), а затем в Майяпане и Тулуме. Закат Чичен-Ицы произошел в XI столетии (это было связано с продолжительной засухой), но благодаря постепенности процесса удалось сохранить культурную и институциональную преемственность в период расцвета Майяпана начиная с XII–XIII веков. На юге же, как и в раннем железном веке Древней Греции, крах системы затронул не только городские центры или правящий класс, но и население в целом: современные ученые предполагают, что его численность сократилась на 85 %. Экономика, основанная на деятельности миллионного населения, просто перестала существовать.