— Что значит — куда? На консультацию. Разве ты несобирался меня навестить?

— В смысле… идти? — и обреченно мотнул подбородкомвверх. Знает, на каком этаже квартира, умница.

— Да-да. Только, ради бога, на цыпочках, а то проснетсяРышард.

Кордовин нажал кнопку, вспыхнул свет.

Оказывается, он белесый блондин, этот удивительныйпосланник, чуть ли не альбинос. Вот что напоминает его башка: гриб-шампиньон изпластиковой коробки в супермаркете. Ошалевшее, будто сплюснутое от испуга лицо.

— Вперед, мой юный друг!

Стал подниматься по ступеням, и вправду на цыпочках —деревянная от напряжения спина, коротковатые ноги, — а сзади, едва неупираясь дулом ему в спину, с его портфелем в руках поднимался Кордовин, приговариваячто-то несусветное:

— Не дай бог Рышард проснется, это будет ужас.

Шампиньон восходил ступенька за ступенькой, как во сне; онничего, ничего не понимал из того, что бормочет этот ужасный, из под земливыскочивший эксперт:

— Ведь он всю войну был польской девочкой, и поэтомувпоследствии должен был убедить других и, главное, себя, что он — мальчик, ну имужчина, само собой. Это его пунктик, понимаешь? Так что командование спецназанебольшой, но довольно эффективной местной армии приходило в ужас от егоненужной жестокости… Хотя в миру он — дантист, просто дантист, легчайшая рука,виртуоз изымания негодных зубов из челюсти. Тебе не нужно вынуть зуб?

И дождавшись судорожного рывка ворсистой, как диванныйвалик, головы, мягко проговорил:

— К стене лицом, и умоляю, тихо, чтоб я случайно нестрельнул; я, когда нервничаю, неуправляемо метко стреляю, это прямо моя беда.

Отворил дверь левой рукой и молча сопроводил посетителя вкомнату, где немедленно испарилась вся эта дурная скороговорочка и безумныйбормот о спящей польской девочке по имени Рышард.

(Между тем, дантист Рашкевич действительно всю войну былпольской девочкой — его укрывала крестьянская семья, выдавая за внучку, —и впоследствии он действительно служил в здешнем спецназе. А в данный момент,надо полагать, действительно мирно спал рядом со своей Шуламитой.)

— В кресло, вон туда, к окну. Умница… Тебя как зовут?

— Владислав! — быстро ответил клиент, осторожнонаклонившись с поднятыми руками, как китайский болванчик. В смысле — радпознакомиться.

Кордовин сел в кресло напротив, продолжая держать «глок»задумчиво востребованным. Их разделял журнальный столик и торшер, лебединую шеюкоторого хозяин немедленно свернул в сторону посетителя, направив бьющий потокэлектричества прямо тому в лицо.

— Что ж ты без оружия, Славик? — сочувственноспросил он. Здесь, на хорошем свету, он уже разглядел, что Славику от силы летдвадцать семь. Следовательно, он не мог быть тогда там, в мастерской… в тотдень. И не мог мучить Андрюшу. Живи, Славик, живи, черт с тобой, хотя ты иредкостный идиот и отнял у меня кучу драгоценного времени.

— Ну, они сказали, что не стоит вас… дразнить. И что выумный, как… как дьявол.

— Это верно, — усмехнулся Кордовин. — Я иесть — дьявол. И жду некоторых объяснений, пока мне еще не надоело — видишь, яначинаю утомляться, и не дай бог еще от нервов пущу тебе пулю вот… — Идулом прочертил неторопливый полукруг, выбирая место: — вот, в горло, например,в яремную ямку. После чего выскочу в трусах на балкон, и заору: «Рышард!!! Яубил грабителя!!!» — и меня оправдают, потому что Рышард все подтвердит. Такиеуж тут жестокие законы. Я ведь не приглашал тебя на чай, а?

— Захар Миронович, — хрипло проговорил Славик,щурясь в луче немилосердной лампы и по-прежнему сдаваясь обеими руками, —прежде всего, я уполномочен…

— Прежде всего, ты сейчас выпустишь воздух — из любойдыры, — и скажешь мне: как это Можар не побоялся опять возникнуть в моейжизни?

— Семен Семенович просил передать, что вышлаошибка! — выпалил Владислав послание, и от того, что его не перебили, далипроизнести главное и разговор стал выруливать на понятную ему тему, облегченновздохнул. И дальше проговорил свободнее, хотя — видно было — заученный текст: —Семен Семенович просил передать, что страшно сожалеет о том случае, что никтоне собирался убивать христосика… и все это случайно вышло, по недора…

— Ну, да, его только хотели слегка поджарить. Небольшиеаппетитные гренки на груди и на животе. Заткнись!!! — рявкнул он, заметив,что парень порывается что-то возразить. — Я урою тебя, падла!!!

Плохо. Ой, плохо, дон Саккариас… Откуда эти слова? Кто этосейчас кричал в тебе? Дзюба? Вор Володька? А может быть, дед?

Несколько мгновений он тяжело дышал, сцепив зубы и пытаясьподавить тугой фонтан желчи в области диафрагмы… Минуты три длилось тяжкоемолчание; круглое лицо посланника посерело, остановившимися глазами он следилза рукой Кордовина, сжимающей оружие.

— Ты вот что… Славик, — наконец, проговорилКордовин, — кем же ты приходишься Можару?

— Зя… зятем, — ответил тот, явно удивляясьметкости вопроса. Не зря тесть предупреждал насчет этого типа. Не зря. —Я, получается, Анжелкин муж… вот.

— Анже-елкин… Да, была девчушка, желтые бантики, назубах цепки… веселый такой грызун. Помню, в мастерскую раза два он с дочкойприходил. Так вот что, анжелкинмуж. Я, пожалуй, тебя сейчас прихлопну — поошибке, всяко ведь бывает. Но потом охотно извинюсь — мол, не хотел.

— Захар Миронович! — взмолился бледныйпарламентер. — Ну, можно я все скажу?!

— Да ты и так все сейчас скажешь — ты еще непонял? — тихо спросил Кордовин. — Все, что мне нужно знать, тыскажешь. Опусти руки. На колени, вот так… Ну, давай, начинай, я слушаю. Будешьмоей Шехерезадой: пока длится сказка, девушка живет.

Вот сейчас Шехерезада станет выбирать выражения и навернякане захочет больше всуе поминать Андрюшу. Ладно, успокойся. Ты столько лет ждалчего-то вроде этого… Чего-то вроде. Приди в себя и постарайся понять — что имна самом деле нужно, зачем они прислали к тебе не опытного киллера, а этогобезоружного кретина, — перетереть то, что перетереть невозможно, чтоникогда быльем не порастет, и они это знают — вон, как точно проинструктировалипарня, кто ты такой. Видимо, ему велели поговорить исключительноконфиденциально, вот он и мотался, бедняга, целый день по городу, подстерегая«момент».

И Славик приступил к изложению послания. Растопыренныепальцы на его круглых коленях подрагивали, он глаз не сводил с маленькогочерного дула, удивительно твердо смотрящего ему в лицо, удивительно твердо —даже тогда, когда Кордовин вдруг так страшно взревел, прямо как Гнатюк, а ещеговорили — эксперт, эксперт, и звание у него — доктор… Ничего себе, доктор!

— Да что вы, Захар Миронович, вот вам крест, Можарсовсем ни при чем. Так и просил передать: в страшном сне не мог себепредставить. Вы ж знаете, Семен Семеныч — добрейшая душа, он понятия не… еготогда и в городе не было, это все Гнатюк, это он прислал своих пацанов —разбираться. Просто выяснить, правда ли, что Босота втихаря готовил второго Рубенса.Гнатюк, конечно, озверел. Варёнов так и сказал…