Захар по всем правилам продублировал холст, который в этомне нуждался, недоумевая — к чему Аркадию Викторовичу столь абсолютноеповторение ситуации. Наконец, приступил к работе. Коллекционер собирался присутствоватьи вдохновлять, но впервые за все годы Захар довольно резко попросил не мешатьему, и тот безропотно подчинился…

Через две недели две «Венеры», два абсолютных близнецадышали парным теплом обнаженного тела в кабинете Босоты.

Осунувшийся Захар с воспаленными глазами и подрагивающими отнапряжения руками, молча выслушал восторги коллекционера, машинально принял иположил в задний карман джинсов внушительную пачку — Захар, что вы делаете, обоже, — вы хотите порадовать какого-нибудь трамвайного вора? — и едвапопрощавшись, вышел.

— Наконец-то! — воскликнула Жука в дверях. —С милицией собиралась тебя искать, потаскун! Глянь в зеркало — во что тыпревратился, в драного кота! Совсем заездили тебя девицы. Иди, мой руки, япринесла из «Штолле» кучу пирожков.

Он зашел за ширму — только переодеться в домашнее, — икогда минут через десять озадаченная Жука туда заглянула — она обнаружилараспростертого на красном надувном матрасе своего племянника. Он лежал наживоте, словно упал во весь рост да так и заснул; задний карман джинсовраспирал какой-то прямоугольный предмет. Жука, нимало не задумавшись,наклонилась и ловко предмет вытянула. Им оказалась пачка крупных купюр.

— Ужас! — ахнула она. — Откуда?!

Пыталась растолкать племянника, но тот будто в обморокепребывал.

— Бесполезно спрашивать, все наврет, —пробормотала Жука и головой покачала: — Вот уж, точно: пират!

* * *

Спустя несколько дней, где-то около полудня, его разбудилзвонок.

— Захар Миронович? — спросил дружелюбный мягкийголос. — Вас беспокоят из Комитета государственной безопасности. Мояфамилия Шавырин, Михаил Сергеевич. Не могли бы вы приехать сейчас к нам наЛитейный? Я вам пропуск выпишу.

Захар не очень удивился, приходилось уже слышать о подобныхзвонках. К тому же странно — он совсем не чуял опасности. Не тянуло холоднымсквозняком ни от этого голоса, ни вообще — с той стороны. Впрочем, все равно —а пошли они все по прописке…

— К сожалению, не могу, — подделывая тонсобеседника, озабоченно проговорил он. — У меня очень больна тетя, ядежурю у ее постели.

— Фанни Захаровна, — так же дружелюбно отозвалсяголос в трубке, — в данный момент завершает вторую пару в университете.Тема лекции: «Исторический фон драматургии Лопе де Вега»… — два-тримгновения сукин сын наслаждался воцарившейся тишиной на другом конце провода,затем добавил:

— Не беспокойтесь, Захар Миронович, это буквально наполчаса.

Пропуск действительно ждал его на столе у дежурного, передвходом на лестницу. Такой великолепный дом, обложен таким великолепным серыммрамором, а внутри такая скукотища…

Пока добирался, он прокрутил в голове целую пьесу диалогов наисторическом фоне — что твой Лопе де Вега, Жука, — не сомневаясь, чтобеседа пойдет о Босоте, о его коллекции и надвигающемся отъезде. Возможно, и облизнеце «Венеры». Составил целый список ответов на вероятные вопросы, и былслегка взвинчен, но все же сквозняком не тянуло, нет…

— Я ненадолго, — зачем-то сказал он дежурному,забирая пропуск, и тот, сучий потрох, немедленно отозвался:

— Это уж как получится.

Потом он поднимался в старом, банально-подъездном лифте начетвертый этаж, долго шел безликими скучными коридорами, не встретив ни души,наконец, нашел нужный кабинет, постучал и вошел.

Комната показалась ему каким-то складом сейфов. Они стояливдоль стен, на некоторых еще громоздились другие, поменьше. Стол МихаилаСергеевича — скучнейший канцелярский обшарпанный стол — был задвинут едва ли нек самой стене, так что сидящий за ним человек выглядел пленником. Михаил Сергеевичоказался рыхловатым тюхой, по виду — никаким не гэбэшником, скорее, младшимнаучным сотрудником в заштатной лаборатории. Он даже со стула не приподнялся,протянув руку Захару через стол, которым был зажат в углу.

— Присаживайтесь, — кивнул Михаил Сергеевич наодин из стульев. Захар, помятуя о заднице Сереги Мануйлова, сожженной ипритом,сказал «благодарю», обошел указанный стул и сел на соседний. И сразууспокоился.

Затеялся бездарный и бессмысленный разговор — перебираниеимен знакомых, забегаловок, в которых Захар бывал с друзьями, название егодиплома, адрес, обстановка и посетители его с Андрюшей мастерской… Да-да, всевы знаете, все видите, и от судеб защиты нет, раздраженно думал он, стараясьсохранять на лице выражение участливого внимания. Отвечал охотно, подробно,абсолютно безинформативно, словно бы любуясь дурацкими мелочами. Такой вот явдохновенный художник. Во что была одета — помню. Что говорила — простите, я жене журналист, мы художники, люди цвета, а не слов. Я, видите, и сам косноязычен…да и поддатые все мы были…

Вот-вот должен был возникнуть Босота со своей коллекцией(покартинно поименованной, если уж на то пошло?), своей австралийской фермой иназревающим отъездом… Но он не появлялся: ни он, ни Можар, нитуалетно-оружейный магнат Гнатюк… И это было странно, странно, невероятно… Вототкуда тянуло сквозняком…

Вдруг, посреди какой-то фразы, оборвав сам себя, МихаилСергеевич взглянул на часы, снял трубку и, крутанув диск, проговорил совсемдругим — собранным голосом:

— Павел Иванович, мы готовы.

И раза два угукнув, положил трубку.

И опять Захар шел — в сопровождении рыхлого мэнээса — побесконечным пустым коридорам; поднялись они в лифте еще на этаж, опять шли…Ей-богу, не должен бы набирать вес уважаемый Михаил Сергеевич, при таких-тоежедневных прогулках.

Дошли до высоких двойных дверей, которые открылись в комнатус несколькими столами. Из этой комнаты вела еще одна дверь, обитая коричневымдерматином, с табличкой — мелькнули перед глазами золотые буквы — зам?зав?чины? —не успел прочитать, но в голове пронеслось… — вот где, вот где долженвсплыть Босота… по чинам и почет… — белобрысый секретарь вскочил из-заближайшего стола, отворил дверь, простершись по косяку, будто полураспятый… Онивошли: впереди Михаил Сергеевич, Захар за его спиной. И в тишине кто-топроговорил:

— Хорошо… иди…

Михаил Сергеевич слегка попятился, обошел Захара, тихонькопритворил дверь и сгинул. А впереди оказалась большая комната с гигантскимстолом буквой Т и рядом стульев. И совсем не за столом, а сбоку, у окна, вкожаном кресле сидел человек в мундире, лет семидесяти, с сильно побитым оспойлицом, заурядной лысиной… и незаурядными въедливыми глазами, из тех, что вроденикогда не прикрываются веками.

— Кордовин… — медленно проговорил он. —Подойди-ка ближе, парень…