2. Если некий просвещённый от Бога учитель или кто-то из чад Божиих говорит или пишет нечто от Бога, пред Богом, во Христе Иисусе – тогда его слово тоже является словами Божиими (1 Петр. 4, 11). Но для других оно может быть словом Божиим только в той степени, в какой оно имеет свидетельство о своём божественном происхождении; и принимает его только тот, кто признаёт его за таковое и в ком оно являет силу и помазание в сердце. Посему я не могу указать ни на какого богопросвещённого человека, как на данную всем Книгу (non est publicae et receptae autoritatis[272]); его личные слова Божии не имеют для всех – и даже не всегда для того, к кому они однажды были обращены – такой обязательной, безусловной и доказательной силы, как Священное Писание. Последнее есть всецело от Бога, всецело безошибочно; и хотя писатели его были, как и все, немощными и ошибающимися людьми, но смыслу Писания это нисколько не повредило.

3. Здесь я должен упрекнуть многих протестантских богословов, которые, несмотря на то, что они выставляют себя великими поборниками Священного Писания, приписывают ту или иную – порой и абсолютную – степень богодухновенности и безошибочности своим символическим книгам (относительное достоинство коих, впрочем, я вполне признаю). Ещё большим бесчинием является то, когда не рождённые свыше (Ин. 3, 3) проповедники полагают, что всю их пустую болтовню с кафедры люди должны почитать и принимать как чистое и безошибочное слово Божие, и что Дух Святой действует только через их слово. – О том, что Святой Дух действует через слово Божие в Священном Писании, равно как, опосредованно, и через слова Своих чад, я сказал выше; то, что Он неким иным образом действует в сердце, показано мною в другом месте[273].

4. О последнем нужно сказать следующее: хотя я почитаю писаное слово Божие как богодухновенное, я тем не менее вовсе не считаю, что буква Писания сама в себе имеет такую силу и благословение, что внешнее обращение с ней может дать нам жизнь. Совсем нет! Один Святой Дух употребляет сей меч, как и где Он хочет. Никакая человеческая искусность здесь не поможет; ни слушание, ни чтение, ни какое-либо иное, пусть и самое лучшее внешнее действие, не передадут нам силу Писания. Это совершает один только Дух – Он должен изречь слово Писания каждому человеку особо, как бы впервые. Посему при чтении, слушании и проповеди слова Божия прежде всего необходимы сердечное благоговение и молитва.

5. Вот всё, чем я могу дополнить уже изложенное мною в вышеупомянутом трактате. – Впрочем, воспользовавшись случаем, хочу сказать нечто в отношении тех, которые вовсе не верят в писаное слово, или в откровение Божие. Это те, кто считает совершенно достаточной так наз. «естественную религию»[274], и по этой причине именуются «натуралистами».

6. Сии говорящие по-мирски (1 Ин. 4, 5) учёные люди в нашем так называемом «христианском мире» рассматривают Священное Писание, как ненужное, или вообще достойное презрения. Не то, чтобы все они были сознательными отрицателями Бога и божественного откровения; но круг их чтения и образ их мыслей таковы, что они всё критикуют. Упадок христианства, и особенно бросающаяся в глаза духовная немощь тех, кто по преимуществу занимается Писанием, даёт им весьма весомый повод к сему. Христиане весьма редко проводят такое жительство, чтобы они могли указать этим людям (если только им ещё можно помочь) истинный путь – и последние продолжают действовать неразумно и недобросовестно. Вот как это происходит:

7. На необходимейшие и яснейшие истины Священного Писания они едва смотрят. Те положения, которые невозможно опровергнуть, они оставляют как есть, но только молча переступают через них – чтобы им не протрезветь и не почувствовать беспокойство о себе. Это известные вещи. Далее: они хотят всё подвергнуть сомнению (dubia vexata[275]) – дабы усиленной работой головы заглушить это самое беспокойство. Они отыскивают в Библии некое слово, или историческое обстоятельство, или какое-либо особое действие, чудо или что-то ещё, им непонятное и для них тёмное, и подвергают эти места ожесточённой критике. Это их меч, с помощью которого они строят из себя героев: а пусть им-де, сначала докажут, – а потом они решат, могут ли (а я бы сказал, хотят ли) они веровать. Но разумно ли так поступать? Книги и мнения, которыми они утверждаются в своих сомнениях или критике, они принимают со всем желанием и без разбору; на сочинения же и на основания, которые могут разрешить их сомнения, они и взглянуть не хотят. Это честно? это добросовестно – так подходить к делу?

8. Если же сии сомневающиеся на самом деле добросовестны, то пусть они со всем тщанием размыслят над нижеприведёнными вопросами, и размыслят так, чтобы оставаться на каждом вопросе до тех пор, пока не услышишь ответ на него своего сердца:

Желательно ли, чтобы где-нибудь наличествовало несомненное откровение Божие?

Имеем ли мы в том состоянии, в каком пребываем сейчас, такое познание о Боге, о служении Ему и о том, что нам предстоит после смерти, чтобы мы с уверенностью могли следовать ему? Чтобы такое познание давало нам радость и довольство в жизни и спокойствие при смерти?

Не находимся ли мы, наоборот, в отношении сих важнейших вещей в великой тьме, неуверенности и страхе, которые мы не можем развеять никаким естественным познанием или усилием?

Естественная религия исходит из человека; это вполне допустимо. Но только мы не просто люди, а падшие люди. Может ли в этом случае естественная религия дать нам желанный свет и необходимое утешение?

И что мы видим у тех народов, у которых нет ничего, кроме их естественной религии? И как выглядит у них сама эта естественная религия[276]?

Не находим ли мы в наших сердцах, мыслях, желаниях, стремлениях и делах многое, что мы сами не можем не счесть безумием, противлением Святому Духу и достойным наказания?

Можем ли мы в достаточной мере и во всякое время успокоить свою совесть по этому поводу?

Известно ли нам средство для такового успокоения?

Как мы можем освободиться от сего зла и стать счастливыми?

Или нет никакого пути или средства к сему?

(О, какая тьма! какая немощь!)

Но, может быть, Бог знает этот путь и средство – как помочь нам в таковой скорби и нужде?