Шрифт:
Интервал:
Закладка:
9. Антонио
Городок Винчи, рассвет второго дня апреля 1452 года
Мне приснился сон.
Я поднимался на холм, чтобы взглянуть, как привились молодые побеги. Стояла жара, старые мои ноги притомились, и я, присев на плоский камень под оливами, смежил веки. С долины тянет легким ветерком, но есть в нем какая-то странность: от него веет не цветами и травами, а морской пеной и иссохшими водорослями. Ноги вдруг становятся мокрыми, я открываю глаза и обнаруживаю, что стою на берегу моря, почти обнаженный, и ступни мои, утопающие в песке, омывает вода. Услышав голос, зовущий меня, я оборачиваюсь и вижу, что с востока является жена, имеющая во чреве; руки ее покоятся на животе, а взгляд умоляет о помощи. О моей помощи. На руке у нее блестит кольцо. Я пытаюсь двинуться к ней, но не могу, песок сковывает мне ноги; пытаюсь крикнуть в ответ, но изо рта исходят лишь бессвязные звуки. Небо чернеет, а море становится кроваво-красным. Женщина падает, скорчившись, на песок, кричит и порождает младенца мужеского пола, облеченного в солнце. Я с ужасом наблюдаю, как из багрового моря выходит зеленый дракон с раздвоенными крыльями и змеиным хвостом, вьющимся кольцами.
Тут я вскрикиваю, просыпаюсь, разбудив и жену, Лючию. Мы женаты уже сорок лет, но по-прежнему спим вместе, на высокой старой кровати вишневого дерева, одной из немногих вещей, что досталась нам от моего отца, а ему, возможно, от его отца. Все дело в том, говорит Лючия, что мне часто снятся сны, да что там слишком часто, каждый раз. Но мне это по вкусу. В моем возрасте, с тем, что мне довелось пережить, чем жизнь и добрый Господь щедро одарили меня, я обзавелся капиталом и скарбом не из денег или вещей, но из воспоминаний; есть среди них тяжкие и болезненные, но почти все остальные – светлые и прекрасные. И за это я не устаю каждый день возносить хвалу Господу Нашему. У меня множество воспоминаний, которые, однако, мне никогда не хотелось изложить в виде книги, как это делают другие люди, позначительнее меня. Какой в этом смысл? Для меня важно, что они записаны здесь, внутри меня, в сердце и мыслях, запечатлены камерой-обскурой памяти. В снах проявляется все, чем я жил, в них хаотично смешивается прошлое, настоящее и будущее; они – моя другая жизнь, параллельная и загадочная, которую мы проживаем ночью, когда душа и тело, устав от трудов дневных, предаются сладкому, бездумному забвению сна, так походящего на смерть.
Уже не первый раз я вот так бужу бедняжку Лючию среди ночи или при первом свете зари, когда за окном раздаются грустный щебет ласточки или первые трели соловья. Именно такие сновидения потрясают меня больше всего, а иногда и страшат, ведь они, как правило, столь реалистичны, что мне чудится, будто я и в самом деле нахожусь в комнате этого дома, в саду или на вершине холма, а после все вдруг преображается, возникает загадочная фигура или невероятный зверь, и я пугаюсь, как в детстве, поскольку знаю, что сны эти – не ложь, а правда, не обман чувств или наваждение, но разрыв в пелене будущего, за которую в назидание либо предостережение дают заглянуть смертным.
Иногда Лючия теряет терпение. Как сейчас, когда она резко садится, привалившись к изголовью, и принимается корить меня за то, что я так рано ее разбудил, слишком рано, а ведь сегодня великий праздник, Пальмовое воскресенье, и она с вечера приготовила уже почти все, что нужно: чистые, свежие скатерти, только что из стирки, флаги, чтобы вывесить их на улице, по которой пройдет процессия, пироги, и яйца, и пасхальные лакомства, ведь сегодня придут все, и дети, и прочие родственники, и она хотела бы хорошенько выспаться для этого долгого дня, известно же, что они, женщины, все трудятся и обо всем заботятся, а мужчины только и знают, что преспокойно глазеть по сторонам да восседать за столом с ложкой в руках или застревать на площадях да ярмарках, болтая о всякой чепухе. А стоит мне робко заикнуться, что сон этот был важным, более того, на мой взгляд, пророческим и что нужно срочно обсудить его со священником, она едва из себя не выходит: ей, видите ли, тоже снился чудесный сон, вот только я прервал его на самом замечательном месте. Потом она, не переставая ворчать, поднимается, одевается и спускается в кухню, чтобы приняться за работу.
Я тоже уныло поднимаюсь и иду к небольшой нише в стене, где привык хранить документы, самые ценные для меня предметы, а также кое-какие книги и реестры. Все еще заспанными глазами нахожу тетрадку, в которую, еще во Флоренции, выписал из сборника Антонио Пуччи рассказы, стихи, поговорки и разные нравоучения, которые могут пригодиться в жизни, и, наконец, что еще полезнее, сонник, приписываемый теми, кто сведущ в этом более меня, великому пророку Даниилу. Сон еще свеж в моей памяти, и я хочу найти объяснение тому, что видел, пока воспоминания о нем не растаяли, словно снег на солнце. Видеть себя почти нагим означает бедность, ущерб. Женщина на сносях может сниться к чьей-либо смерти, но увидеть, как она разрешается от бремени, несомненно, к радости. Спокойное море, то есть отрада, сменяется бурей, то есть невзгодой, а мрачное небо и кроваво-красный цвет возвещают потери. Я хотел убежать, но не мог, – это помехи. И, наконец, дракон – символ одиночества, но может означать и прибыль. С этими снами мало что поймешь, один и тот же символ может иметь прямо противоположные значения. Заглянем и в календарь: это была двенадцатая ночь после новолуния, скоро полнолуние, а это значит, что явлено, сбудется. Все, что мне приснилось, непременно произойдет.
Я замечаю, что Лючия, которая вернулась, чтобы подкраситься и прибрать волосы, смотрит на меня, привалившись к дверному косяку и разинув рот. Похоже, я читал вслух, как привык с детства, и размышлять продолжил тоже вслух, а она все это услышала. Должно быть, теперь Лючия тоже слегка взволнована, но она быстро приходит в себя и обращается ко мне официально, как делает всегда, если хочет надо мной посмеяться: мессер Антонио ди сер
