– А Тутанхатон?

– Тутанх... – Эйэ вдруг смутился и словно проглотил окончание имени. – Он... он восседал на троне в течение десяти лет, мужая, взрослея и набираясь мудрости. Он был красив, любим и чтим народом, но и его унесла лихорадка. Лихорадка, великий царь, не более того. Здесь нет никакой тайны: все мы смертны, в том числе и фараоны. Даже величайшие из владык.

Эхнатон едва заметно усмехнулся.

– И тем не менее, о мой дядя, я скажу тебе, что если сын мой Тутанхатон и в самом деле умер, то удивительно, как в час его кончины земля не покрылась тенями, не пересох Нил, не всколыхнулось море и не перевернулась сама земля. Ибо – если он действительно мертв – ты даже представить себе не можешь, что пришло к концу вместе с ним.

Эхнатон помолчал и покачал головой.

– Так, значит, он умер от лихорадки? Других причин не было?

Эйэ беспомощно пожал плечами.

– Уверяю тебя, мы проводили его в другой мир как подобает, со всеми должными почестями.

Неожиданно Эхнатон напрягся.

– Где?

– В долине. Возле Фив.

– Возле Фив?! – В устах Эхнатона название древней столицы прозвучало как плевок. – А почему не за утесами близ Обители Солнца, рядом с вырубленной в камне гробницей Киа, его матери?

И вновь Эйэ смутился и потупил очи.

– Можешь не отвечать! – вне себя от гнева вскричал Эхнатон. – Я собственными глазами видел, что сады занесены песками, на месте цветов растут сорняки, а в развалинах дворцов поселились шакалы и змеи! Как мог ты, о дядя, допустить гибель и разрушение любимейшего моего творения? Отвечай!

– Но разве не ты приказал мне всегда и во всем повиноваться твоим сыновьям? – в свою очередь спросил его Эйэ.

– Да, такова была моя воля, но я не могу поверить, чтобы они приказали тебе уничтожить дело всей моей жизни.

– Нравится тебе это или нет, но повеление было получено мною из царских уст.

– Инен, – почти неслышно произнес Эхнатон. – Никто из моих сыновей не додумался бы до такого сам. Это все Инен! Он ведь вернулся, не так ли?

Помолчав, Эйэ кивнул.

– Да. И снова стал верховным жрецом.

– Значит, это он... – прошептал Эхнатон, обращаясь скорее к себе, чем к дяде. – Это он сначала обрел власть над душами моих наследников, а потом, возможно, и отправил их в мир иной.

С этими словами Эхнатон повернулся и быстро зашагал по пескам прочь. Казалось, еще немного – и он растает в туманной дымке.

– Постой!! – крикнул ему вдогонку Эйэ.

Отрекшийся фараон не остановился.

– Постой! Я должен рассказать тебе кое-что еще!

Но ответом ему было лишь эхо. Там, где только что виднелась фигура Эхнатона, не осталось ничего, кроме мерцающих в воздухе пылинок.

Царь Эйэ, спотыкаясь, сделал несколько шагов, а потом бросился бежать за племянником. Но вскоре вынужден был остановиться, ибо, сколько ни озирался вокруг, не смог увидеть ни Эхнатона, ни даже его следов.

– Да пребудет с ним мир, – пробормотал Эйэ и, несмотря на жару, зябко поежился. – Похоже, он очень в этом нуждается.

Еще раз оглядевшись, царь вернулся к своей колеснице. Почти одновременно с ним подоспели придворные. Они пали ниц, а при виде убитого льва разразились цветистыми похвалами.

Однако их повелитель замкнулся в себе и на протяжении всего обратного пути в Фивы не проронил ни слова.

Правда, все отметили странное выражение его лица и решили, что фараон, должно быть, увидел в пустыне некое чудо.

В то самое время, когда Эйэ возвращался в свою столицу, душу его брата Инена омрачило странное чувство.

Войдя во внутреннее святилище храма, где была вновь восстановлена и с тех пор безраздельно царила тишина – священное молчание камня и полное безмолвие мрака, – Инен поднял свечу. Помещение было маленьким, но окружающая чернота будто поглощала свет колышущегося огонька, и потому тени в углах оставались густыми.

"Здесь, – подумалось Инену, – пребывает истинная тайна, а с тайной всегда должен быть сопряжен ужас".

Сделав шаг вперед и подняв свечу еще выше, он воззрился на стоявшую у дальней стены статую. Поскольку лицезреть сие изваяние было позволено лишь ему одному, он сам восстановил идола из осколков, но, разумеется, не смог придать ему изначальное совершенство, ибо не обладал талантом скульптора. Впрочем, главное было достигнуто: статуя внушала страх – главное, что, по мысли жреца, должно сопутствовать всему, что связано с богами.

Неожиданно Инену почудился какой-то шорох за спиной. Он обернулся, хотя знал, что ничего и никого там нет и быть не должно. Верховный жрец сокрушенно усмехнулся: после изгнания из Фив он сделался чересчур нервным, лишился былой уверенности в себе и стал слишком часто давать волю воображению. Правда, он надеялся, что возвращение в храм положит конец неоправданным страхам. Непроизвольно подняв руки, Инен коснулся рубцов, оставшихся там, где когда-то были его уши и нос. Да, многое уже не вернуть – ни за какую цену. Жрец снова обратил взор к поруганной статуе, негодуя при мысли о совершенном кощунстве и об осмелившемся на такое нечестивое деяние злодее.

Но в тот самый момент, когда он злобно пробормотал себе под нос проклятие в адрес племянника, в тиши храма раздались шаги. Именно раздались, а не померещились – на сей раз он был в этом уверен.

– Кто ты? – гневно вопросил Инен. – И как дерзнул ты потревожить покой сокровенного святилища?

Ответа не последовало, однако, присмотревшись, верховный жрец различил силуэт, еще более темный, чем обступавший его мрак. Тонкие руки и ноги, вздувшийся живот и огромный выпуклый череп делали вошедшего удивительно похожим на хранившуюся в святилище статую.

– Кто ты? – повторил Инен.

Он пытался говорить с властной уверенностью, но не смог совладать со страхом, и голос его дрогнул. Незнакомец шагнул вперед и рывком сдернул лоскут ткани, скрывавший его лицо. Инен отпрянул, даже не попытавшись скрыть охвативший его ужас. Теперь, несмотря на темноту, верховный жрец отчетливо разглядел пришедшего, ибо его бледная кожа сияла, словно подсвеченная изнутри, глаза полыхали огнем.

Жрец с первого взгляда понял, что его незваный гость претерпел некую, великую и страшную перемену.

Он непроизвольно подался навстречу посетителю, но тот предостерегающе воздел руку.

– Не приближайся ко мне.

– Почему? – Инен в ярости и страхе сжал кулаки.

– Потому что я могу не совладать с собой.

– И что тогда будет?

На губах Эхнатона промелькнула тень улыбки.

– Ты не единственный хранитель тайны, – тихо промолвил он. – Но скажи мне... – Отрекшийся фараон огляделся по сторонам и поднял взгляд к потолку. – Скажи, как получилось, что крыша храма восстановлена и эта статуя вернулась на свое место? Когда я был здесь в последний раз, от идола оставались лишь жалкие осколки, а залы храма заросли сорными травами.