– Осмелюсь предположить, что в моих надеждах, стремлениях и чаяниях ты уловила отголосок надежд, стремлений и чаяний кого-то другого.

Улыбка на несколько мгновений замерла на ее устах.

– Это в высшей степени самонадеянное предположение.

– Но ведь правдивое, не так ли?

Царица отвернулась. Взор ее обратился к звездам, и Эхнатону показалось, что еще миг – и она растворится в их свете.

Однако этого не произошло.

– Скажи, – промолвила она наконец, обернувшись и вперив в него взгляд, – ты-то чего от меня хочешь?

– Я хочу... – Эхнатон помолчал. – Я хочу, чтобы ты сделала то, чего не смогла сделать раньше. Сделай меня...

Она снова взяла его лицо в свои ладони.

– Смертным?.. – слова оборвались, прерванные поцелуем.

Чтобы ответить, Эхнатону пришлось отстраниться от ее губ.

– Да, смертным, – эхом откликнулся он. – Я желаю обрести покой смерти.

– Скромное желание, – рассмеялась царица.

– Так это возможно?

– Возможно ли тому, в чьих жилах течет такая кровь, как у тебя, познать смерть? Может быть...

– Как?

– Только вечноживущему дано вобрать в себя вечно-живущего. Только бессмертный может дать бессмертному истинную смерть.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Эхнатон, и в голосе его прозвучало раздражение. – Зачем говорить загадками?

– Кое-кому придется принести немалую жертву.

– Кому? И какую?

– Тебе, муж мой, – сказала царица, снова одарив его поцелуем. – Если я и вправду уловила в тебе целеустремленность и благородство духа твоего далекого предка, если все твои порывы не служат всего лишь свидетельством самонадеянности, то ты не испугаешься этого и не откажешься пожертвовать собой.

Он воззрился на нее в ужасе, но и с некоторой надеждой.

– И в чем должна состоять эта жертва?

Царица снова потянулась к нему. На сей раз Эхнатон не уклонился от ее губ и тем не менее слышал каждое ее слово, отчетливо раздававшееся в его голове.

– Тебе придется усвоить, что любовь неотделима от ненависти, – говорила она, – так же как жизнь – от смерти. Усвоить то, чего так и не понял мой давний спутник. Иными словами, тебе предстоит понять суть одиночества, осознать, каково это – быть одному, и не какое-то время, а целую вечность.

Царица умолкла, но он чувствовал, как растворяется в ее поцелуе.

– Такова должна быть твоя жертва, – услышал он словно издалека. – Такой должна стать твоя судьба. Ты согласен?

Эхнатон знал, что отвечать – во всяком случае, вслух – не требуется. Она не нуждалась в словах. Вместе с ее поцелуем на него нахлынула тьма. Погасли даже звезды. Тьма, словно чье-то дыхание, стирала и уносила прочь все его мысли. И все мироздание обратилось в непроглядный мрак.

* * *

Но в этот момент Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – сказал он, – если ты придешь ко мне вечером, я поведаю тебе о принесенной Эхнатоном жертве.

Халиф поступил так, как было предложено: уехал во дворец, а на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

* * *

Случилось так, что однажды царь Эйэ отправился на охоту. Фараон, переживший царствования двоих своих внучатых племянников, был уже немолод, однако во всей стране мало кто мог натянуть столь тугой лук, как у него, и не было равных ему в воинских умениях. В тот день он мчался на своей колеснице подобно буре и чувствовал себя вновь молодым, как будто и не было за плечами прожитых лет. Охваченный азартом, он пожелал править лошадьми самостоятельно и приказал вознице сойти на землю. Увлекшись, Эйэ намного опередил свиту, но если и останавливался, то лишь затем, чтобы достать новую стрелу и в очередной раз натянуть тетиву. Охота выдалась удачной. Множество зверей сразил он своими стрелами. Правда, встреча с огромным черногривым львом едва не превратила фараона из охотника в добычу, но верный лук выручил его и на сей раз.

Видя, что упавший зверь не подает признаков жизни, фараон сошел с колесницы, чтобы рассмотреть убитого хищника, и в этот момент кони испуганно заржали. Царь оглянулся. Все вокруг казалось спокойным, но на всякий случай он все же медленно обнажил меч.

Постояв с клинком наготове, но так и не обнаружив ничего подозрительного, Эйэ наклонился, вытащил стрелы из туши мертвого льва и задумчиво воззрился на того, кто еще недавно был грозой пустыни.

Кони, однако, вскинулись и заржали снова, а на песок за спиной фараона упала чья-то тень.

Развернувшись и выставив перед собой меч, он увидел закутанного в темные одеяния человека, а когда встретился с ним взглядом, ощутил столь великий, неизъяснимый страх, что клинок выпал из онемевших пальцев.

– Кто ты? – прошептал Эйэ.

Ответа не последовало.

– Кто ты? – снова спросил он, пристально вглядываясь в незнакомца.

Нет! Не может быть! Даже платок, окутывавший голову невесть откуда взявшегося в пустыне человека, не мог скрыть столь необычную форму черепа. Эйэ понял – хотя едва мог поверить в истинность своей догадки, – кого он видит перед собой.

– Ты вернулся, о фараон! – хрипло выдохнул старый полководец и, нетвердо шагнув вперед, пал на колени.

– Не приближайся ко мне, – прозвучал голос, чуть более громкий, чем шепот, в котором слышались музыкальные нотки, как будто ветер играл на серебряной флейте.

Эйэ, однако, узнал его безошибочно и, не вставая, подался вперед.

– Не приближайся ко мне!

– Почему? – Эйэ взглянул не племянника с недоумением.

– Потому, что я с трудом удерживаю себя в руках, – промолвил Эхнатон, содрогаясь и сжимая кулаки словно в стремлении подавить некий порыв, охвативший его при виде дяди. – Стой на месте и отвечай! Что ты сделал с моими сыновьями? Говори! Я заставлю тебя сказать правду!

Эйэ поднял брови.

– С твоими сыновьями? Но я... ничего я с ними не делал.

– Тогда почему они умерли?

Эйэ нахмурился и медленно поднялся на ноги.

– Ко всем бедам, свалившимся на нас, – начал объяснять он, – добавилась еще и лихорадка, поразившая Сменхкара спустя всего несколько месяцев после твоего отъезда. Мы делали для его спасения что могли, но все наши усилия оказались напрасны. Смерть царя в столь молодом возрасте стала для нас совершенной неожиданностью. Для него еще даже не успели подготовить гробницу, и моя сестра уступила свою, сооруженную в Фивах. Там и был совершен обряд погребения со всеми подобающими царю почестями. Со всеми почестями – клянусь!

Эхнатон отрывисто кивнул.