но пересчитают наверняка. Так что Насте, после того как она отдаст сарафан, предстояло переодеться в белый халат Якушина и уйти из больницы без нас.

Амелина решили везти прямиком к парням на фабрику. Больше спрятать его было негде.

Мы проболтали с Лёхой всю ночь.

План выходил сумасшедший и дырявый как решето, однако дерзости и яркости в нем было хоть отбавляй.

– По-любому, если нас и спалят, то никому ничего не сделают, – заверил Лёха. – Даже незаконное проникновение предъявить не смогут, потому что сами нас впустят.

Созвонившись с Якушиным, Лёха спросил про халат, а заодно и про машину. Я бы так не смогла, но он был наглый и считал, что за спрос денег не берут.

Поначалу Якушин не просто отказался, но еще и поинтересовался, есть ли у меня совесть. Однако потом все же немного смягчился: расспросил, где находится больница и в котором часу ему там нужно быть. В принципе, Саша был добрый и благородные поступки были его коньком, на что Лёха, собственно, и рассчитывал.

Понедельник выдался на удивление светлым и жизнерадостным.

Утром я проснулась со страхом, что все ночные выдумки с наступлением дня потеряют свою силу. Однако, открыв глаза и обдумав все на свежую голову, я воодушевилась еще сильнее.

Папа лениво выполз из спальни провожать меня.

– Судя по выражению лица, о твоих планах лучше не спрашивать. – Он смотрел через зеркало, как я заматываюсь шарфом.

– Спросить ты можешь, но ответ тебе не понравится.

– Значит, стоит готовиться к неприятностям?

– Не думаю, что может быть хуже, чем сейчас.

Папа тяжело вздохнул:

– Забыла про маму?

– Но ты же ей ничего не скажешь, правда?

– Я не знаю того, о чем я не должен говорить.

– Вот поэтому лучше не спрашивай.

– Ладно. Только пообещай, что тебя за это не посадят в тюрьму.

– Пап. – Я повернулась к нему. – Это просто соучастие в побеге. За такое несовершеннолетних в тюрьму не сажают.

Он сделал вид, что нахмурился, но глаза улыбались. Я обняла его.

– В случае чего скажешь, что не знал.

– А я и не знаю. – Он обнял меня в ответ, и мы какое-то время так стояли, пока я не сообразила, что опаздываю.

В костюм Деда Мороза Лёха переоделся еще дома и всю дорогу в метро поздравлял пассажиров с наступающим Новым годом. Типа: «Хо-хо-хо! С праздничком! А кто это у нас такой симпатичный? Ну-ка, расскажи дедушке, как тебя зовут и был ли ты в этом году послушным мальчиком?»

Конфетами и мандаринами закупились возле метро, сразу набив ими Лёхин мешок, а переодевались в машине у Якушина, поджидавшего во дворах рядом с больницей.

Для роли Лихо Настя сделала мне начес, и Петров запереживал, что обратно из психдома меня уже не выпустят. Но, судя по тому, как дело пошло дальше, оставить там могли нас всех.

В больнице были приемные часы, и через открытую калитку проходило много людей.

Лёха тут же сунулся к двум немолодым женщинам со своим «хо-хо-хо!», а потом, недолго думая, громким басовитым голосом затянул:

Звезды Новый год развесил на веселой елке,

И медведь сегодня весел и танцуют волки.

Снова Дед Мороз шагает по лесным квартирам,

Леденцами угощает, сливочным пломбиром.

И Петров, жизнерадостно подхватив его настрой, заскакал рядом оленьими прыжками:

Пляшут белки, пляшут зайцы,

Очень рад лесной народ

Встретить песней, встретить танцем

Новый год!

– Прекратите! – перепугалась я. – Нам не нужно привлекать лишнее внимание.

А Снегурочка на елку принесла смешинки, —

звонко поддержала их Настя.

И танцуют с нею польку белые снежинки,

Хорошо друзьям кружиться с песней на пригорке.

А потом пойти учиться только на пятерки!

После чего они все вместе прокричали отрепетированным хором:

Ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Пляшут белки, пляшут зайцы,

Очень рад лесной народ

Встретить песней, встретить танцем

Новый год![5]

В окнах корпусов показались люди. Они махали нам руками, кто-то прокричал в форточку: «Дед Мороз, давай к нам!»

– Хватит! – предприняла я еще одну попытку остановить их. – Это не просто какой-то прикол или розыгрыш. И не ваш утренник. Сейчас все очень важно и серьезно.

Петров навел на меня камеру.

– Тебе не остановить нас, Лихо из темного леса! Новый год обязательно должен наступить и в психбольнице тоже!

Настя прикрыла ему рот ладошкой:

– Так неэтично говорить. Может, они не знают, что лежат в психбольнице.

– Ну конечно, они думают, что чиллят в ВИП-отеле, где все включено.

Но тут мы заметили, что к нам спешит женщина в теплой спецкуртке медработника.

Я готова была прибить Лёху, Петрова и Настю тоже.

– Ну наконец-то, – заголосила женщина издалека. – Снизошли. Прислали. Счастье какое! Но почему без предупреждения? Почему никто не встретил? Зала у нас нет, но можно в столовую или в фойе третьего корпуса. Меня зовут Элла Михайловна. Вы же от «Чудеса расчудесные»? – Добежав до нас, она продолжила тараторить: – Очень плохо, что без предупреждения. Приемные часы. Вот как я сейчас народ соберу? Вы почасовые?

– Не нужно никого собирать, – успокоил ее Лёха. – Мы сами. По палатам пройдем и каждого лично поздравим. У нас вон, целый мешок подарков. – Он потряс конфетами и вытащил из кармана плитку шоколада. – А это вам, Элла Михайловна. С наступающим!

Элла Михайловна охотно взяла шоколадку.

– Нам сказали начать с шестого корпуса, – вклинилась я. – Что там пациенты все на местах, потому что их не выпускают.

– С шестого? – удивилась Элла Михайловна. – А кто сказал?

– Начальница наша, – нашлась я. – Из Моссоцздрава.

Название придумалось наобум, просто потому, что «мос» и «соц» звучало серьезно.

– И «Чудес расчудесных», – добавил Петров.

– Она с вашим главврачом договаривалась. Гордеевым, – вспомнила я фамилию, которой были подписаны все приказы, развешанные на стенах.

– Гордеевым? – Элла Михайловна удивленно поджала губы. – Надо же. Ну, с шестого так с шестого. Давайте за мной.

На проходной в корпусе сидела женщина-охранница в серо-синей форме. Она сурово оглядела нас, а от Лёхиной шоколадки отказалась.

– Всё в порядке, они со мной, – сказала ей Элла Михайловна. – «Чудеса расчудесные».

– Ничего не знаю, – мрачно проворчала охранница. – Паспорта давайте.

Я, Лёха и Настя показали ей паспорта, а Петров замешкался, роясь в карманах под оленьей пижамой.

– Вы знаете… У меня, кажется, нет паспорта. Я же олень. А у оленей паспортов не бывает.

– Слышь, олень, – нахмурилась