Наконец, он кончил: с глубоким вздохом облегчения он выстрелил сперму прямо себе на подбородок.

Зрители захлопали в ладоши и одобрительно зашумели.

— Этот шиз облил себе лицо спермой, веришь?

— Снимает её пальцами и пихает в рот.

— Почему его не отправят домой? Господи, как он отвратителен!

— Мммм, мммм, чувак, — дразнил Дубина, — это так вкусно, чувак, хочешь?

Его огромный член почти не уменьшился, и он опять начал его охаживать.

— Блин, да у него все штаны в сперме!

— Я пошёл, бля, я сыт им по горло…

Я поплёлся назад приканчивать ужин. Через час поднялся туман и начал накрапывать дождь. Вернулся Галлахер, и сквозь дымку у края леса мы увидели вспышки выстрелов.

— Засадный патруль, — сказал он, приканчивая последнюю банку пива, и крикнул: «Поддайте им, ребята, поддайте!»

— Сдаётся мне, косорылые хотят выбраться из передряги, — сказал я. — Получив по жопе, они, должно быть, здорово смахивают на пригорелые тефтели среди пылающих лесных макарон. Вкуснотища!

Сам чёрт заварил эту кашу. Мне казалось, что я слышу мольбы узкоглазых о помощи, а в ответ — только треск пламени.

В ту ночь я спал в окопчике Галлахера. Сапёрной лопаткой он расковырял какую-то ямку в земле и получил окоп на случай миномётной атаки. Я разрыл его побольше, чтоб было удобно нам обоим.

Ночью морось перешла в мощный ливень, и вода насквозь пропитала почву. Если кто и спал, то спал мокрый. Два раза я просыпался, плотней закутывался в плащ-палатку и снова проваливался в дрёму.

На заре бомбардировщики вернулись с новым боекомплектом. Встало солнце, земля и джунгли опять окутались туманом.

Мы вернулись в тот же район, где нас обстреляли снайперы. Лес было не узнать. Всюду валялись вывороченные с корнем деревья и зияли полные воды воронки.

Напалм — желеобразный бензин, взрывающийся при ударе, — комками висел на деревьях и чадил.

Налёт достиг своей цели.

— Судя по всему, — сказал капитан Ленц, — лагерь на 90 процентов разрушен.

В самом лагере мы обнаружили два больших мешка с документами, четыре тонны риса, оборудование для хирургических операций, лекарства и более 900 комплектов униформы.

Подземное убежище состояло из столовой, спальных помещений, госпиталя, операционной, заваленной окровавленными бинтами, морга с несколькими трупами и фантастического комплекса бетонных бункеров с тоннелями сообщения.

Подземный госпиталь, хоть и грубый по американским стандартам, располагал даже операционным столом и набором хирургических инструментов.

Снайперы, что в предыдущий день открыли по нам огонь, эти ярые стражи-партизаны, могли скрытно передвигаться по этому базовому лагерю.

Мы не ведали, сколько в районе действует вьетконговцев, но возможности, которыми они обладали, были удивительны.

Это был старый, совершенный и очень большой подземный лагерь. Но и Вьет Конг имел достаточно времени, чтобы его отстроить…

Ещё с тех времён, когда здесь воевали французы, или, может, ещё со времён Второй мировой. И ему понадобится много времени, чтобы восстановить лагерь.

Вид такого мощного опустошения воодушевил нас всех.

«Всякий, кто хоть раз заглянул в стекленеющие глаза солдата, умирающего на поле боя, хорошо подумает, прежде чем начать войну».

— Отто фон Бисмарк, прусский государственный деятель, Речь, август 1867 года, Берлин

На следующий день я снова был готов выступить с ротой «альфа». На этот раз к нам присоединился журналист «Си-Би-Эс» Билл Ван Арк и оператор Кит Рэй.

Мы двинулись в другом направлении: строго на восток от разбомбленного в предыдущий день лагеря.

Всё повторилось. Влажные жаркие джунгли, палящее солнце, и мы, осторожно крадущиеся и внимательно выискивающие мины и ловушки.

Время текло медленно — час за часом.

Около 11-ти утра головной вскинул кулак — знак остановиться. Он наткнулся на сеть окопов противника: блиндажи, «паучьи норы» и туннели. Мы шёпотом передали сигнал по цепочке.

Пот градом катил по напряжённым лицам. Никто не шевелился. Не чесался. Не разговаривал. Каждый нерв во мне напрягся и свился пружиной, готовый швырнуть меня в укрытие. Положение было зловещим, как магический кристалл «кошачий глаз», и пугающим, как шуршание перьев совы.

Как и вокруг первого лагеря, район был густо усеян минами и свежевырытыми ямами-пунджи.

Мы снова двинулись вперёд, дюйм за дюймом, и нам открылся весь комплекс: утопленные в земле бетонные бункеры с запутанной системой подземных сообщений.

Пилот с самолёта наблюдения, который на малой высоте облетал район, радировал, что видел двух партизан, бегущих в укрытие. Мы поняли, что остальные должны быть рядом, и заторопились.

Чуть погодя раздался крик петуха, значит, вьетконговцы были где-то поблизости.

— Ловко! Следишь за петухами вместо того, чтобы стеречь собак, — буркнул солдат за спиной.

Головной дозорный, рядовой 1-го класса Джон Бёрнс, заметил трёх партизан у входа в бункер. Бёрнс был уверен, что они видели его, но азиаты не подали виду.

Запахло неладным. В джунглях было тихо. Чересчур тихо. Ни звука: ни жужжания насекомых, ни птичьего пения. Винтовки защёлкали предохранителями и переводчиками в автоматический режим.

Вдруг Бёрнс отскочил назад, жестом остановил нас и выдернул чеку гранаты. Он замахнулся для броска, но в этот миг грянули два выстрела — «хак-хак» — звук АК ни с чем не спутать.

Сердце ушло в пятки.

Пули попали Бёрнсу в левое плечо, а правой рукой при броске он зацепил за растяжку спрятанной в кустах гранаты.

— Засада! Попались! — крикнул кто-то.

И джунгли ожили оглушающим рёвом автоматов и пулемётов.

Бёрнсу удалось бросить гранату, но взрывом гранаты-ловушки ему оторвало правую руку ниже плеча. Его голову изрешетило осколками им же брошенной гранаты — она упала слишком близко.

Рота залегла под перекрёстным огнём противника.

Сквозь губительный огонь санитар Рэйф Хансен кинулся на помощь Бёрнсу. Пули свистели с обеих сторон, но Хансен кое-как перебинтовал раны и вколол Бёрнсу полную дозу морфина.

Пулемётчик Лонни Джинкс, высокий жилистый парень, дал очередь из М-60 и на несколько секунд заставил косых залечь.

Ленц выслал кого-то из укрытия забросать гранатами окоп, из которых три азиата поливали нас пулемётным свинцом. Более мощный огонь вёлся партизанами из хижины, и Джинкс отстреливался в ответ.

Партизаны засели в пяти хорошо укреплённых блиндажах: три прямо перед нами и два с правого фланга.