Пули попали в грудь, Карлино рухнул на землю.

— О Господи! — закричал товарищ.

Он подбежал к Карлино, уселся ему на грудь и, схватив его голову за уши, стал колотить ею о торчавший в земле камень.

— ЧЁРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, ЭЛ! СМОТРИ, ЧТО ТЫ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ СДЕЛАТЬ! ТЫ УРОД, СУКИН СЫН! И ТАК ВСЁ ХРЕНОВО! ЗАЧЕМ ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО? ТЫ СЛЫШИШЬ, ЭЛ, ТУПОЙ ПРИДУРОК? КАК МНЕ ТЕПЕРЬ ЖИТЬ… — рыдал он.

Наши раненые не отличались от наших мёртвых. Все они были похожи на окровавленные лохмотья. Солдаты с пулевыми и осколочными ранениями — те, кто был жив и в сознании после укола морфия, молили о жизни или о милосердной смерти.

Вдруг пронеслась тень.

Рядовой Джейк Мур бежал под свинцовым дождём, прыгая через мины, чтобы забрать Джинкса: он думал, что тот ещё жив. Взвалив тело на спину, он побежал назад в укрытие, скача и петляя в смертельном балете по стометровке жестокого огня и мин-ловушек.

Какой жестокий сюрприз для него, когда он понял, что рисковал жизнью ради мертвеца.

Четыре китайских мины, спрятанные в ветвях, сдетонировали и нашпиговали нас и воздух, которым мы дышали, новыми осколками.

Список наших потерь становился длиннее и длиннее.

Но «Чёрные Львы» Железного Треугольника сражались геройски, с бепредельным мужеством, пустив в ход всё, что имели. Закидывали вьетконговцев гранатами, били из гранатомётов, винтовок и пулемётов по блиндажам и окопам. Между собой и партизанами, которые стреляли с трёх сторон из бетонных бункеров с расстояния меньше 30-ти метров, солдаты создали стену из свинца. И не жалели боеприпасов на прикрытие, когда перетаскивали убитых и раненых в зону высадки — на 400 метров в тыл.

Я прижимался к земле, но спрятаться было нелегко, потому что укрытий почти не было. Нельзя было пошевелиться, чтобы не стать мишенью. Тогда я плашмя распластался по земле и на миг засмотрелся на неё…

Длинная зелёная гусеница ползла по правой руке. Я положил её на ладонь, баюкал её и играл с ней, гладил ей щетинки, и на секунду полностью отрешился от войны.

Я смотрел на маленькую гусеницу и улыбался. Господи, единственное живое существо на этой голой, безжизненной земле, где ничего не растёт и всюду смерть. Какое чудо это маленькое создание…

Она изогнулась и упала на землю, а передо мной промелькнула вся моя жизнь. Добрые милые сердцу картины: мы с Шарлоттой дома, в воскресенье собираемся покататься …

Я услышал голос капитана Ленца поблизости, отдававшего приказание отступать, и вышел из транса. Ленц вызвал удар артиллерии на наши позиции. Через 10 минут после артудара будет авианалёт, сказал он. Пора было сматываться. И побыстрей.

Начался дождь.

Сдетонировали ещё несколько управляемых мин. Пока мы отходили, азиаты дали несколько залпов из гранатомётов. Их, зарывшихся в землю, наверняка было не меньше взвода.

Над головой засвистели снаряды первого артиллерийского залпа. Они ударили в почву на вьетконговских позициях у нас за спиной.

КПАМП! КРАМП! КРАМП! КРАМП!

Залпы следовали один за другим и крошили лес, осыпая нас корнями, корой, ветками и комьями грязи. Мы плюхались в грязь, чтобы самих не задело. Вокруг визжали осколки и земля дрожала словно при землетрясении.

Новый залп.

КРАМП! КРАМП! КРАМП! КРАМП!

Рядом санитар склонился над бойцом с раной груди — и ударил третий залп.

КРАМП! КРАМП! КРАМП! КРАМП!

Солдата ранило осколками гранаты в живот и грудь. Санитар наложил повязку на дырку, пробитую в лёгком, но рана кровоточила, и при каждом вздохе вздувались и лопались кровавые пузыри. Солдат хрипел, в горле клокотало, и он был готов вот-вот захлебнуться собственной кровью.

Во мне поднималась чудовищная волна страха, ярости и горя: эти чувства слились воедино.

— Сможешь вытащить его? — спросил санитар. — Он совсем плох, но я сделал всё, что мог…

— Давай, — сказал я.

В это время просвистел четвёртый залп, совсем близко от нас. Все бросились на землю и съёжились.

КРАМП! КРАМП! КРАМП! КРАМП!

Скорее надо уносить ноги.

Залп отгремел, я взял раненого под руку и помог ему подняться. Он схватил меня за шею и повис на мне.

— Ты в порядке? — спросил я.

Он кивнул, и мы, шатаясь, побрели сквозь заросли в тыл.

Ещё один залп.

КРАМП! КРАМП! КРАМП! КРАМП!

Я услышал крики за спиной. Совсем рядом. Нас громили наши собственные снаряды.

— Санитар! Санитар! — кричал кто-то сзади.

— Эй там, впереди, помогите отстающим. Вытаскивайте их…у нас нет времени латать их здесь, — приказал Ленц.

Это был кошмар.

Я петлял и продирался сквозь джунгли. Солдат у меня на горбу пока держался.

Вьетконговцы бросили против нас всё, что у них было. Я слышал, как вокруг жужжат пули, но из-за плохого прицеливания они ложились выше. Потом партизаны ударили из пулемёта, делая дыры в нашей линии отступления и во все стороны посылая пули сотнями.

Я пригнулся ещё ниже и продолжал уходить.

Вдруг слева, примерно в десяти футах от меня, бухнули две мины. Солдата с моей спины сорвало. Меня самого подбросило на полтора метра в воздух. Я кувыркнулся и грохнулся оземь. Каску забросило в кусты, и на миг я потерял сознание.

Я очнулся, лёжа мордой в грязи; не останавливаясь, работал пулемёт. Чужой пулемёт.

В этот момент я словно бы опять отстранился от себя. Бой показался каким-то нереальным. Будто я покинул своё тело и сверху смотрю на происходящее.

Такого не должно быть. Это дурной сон. Наверное, я просто смотрю кино про войну. Вот сейчас зажмурюсь и проснусь на своей койке, в ЮСАРВ…

Дождь уже лил как из ведра, земля расквасилась в скользкую грязь — не разбежишься.

Я перевернулся на спину, в глазах мельтешили яркие круги. Снова залп.

КРАМП! КРАМП! КРАМП! КРАМП!

— ШЕВЕЛИСЬ! ШЕВЕЛИСЬ! — орал Ленц.

Услышав этот крик, я пришёл в себя.

Это чудо, но осколки меня не задели. В тот момент, когда рванули мины, я брёл, сгорбившись, вдоль огромного муравейника. И муравейник принял назначенный мне удар на себя.

Но всё-таки взрыв прогремел чересчур близко. Осколком срезало фотоаппарат, висевший у меня на шее, и в его толстом металлическом каркасе осталась приличная вмятина. Я вспомнил о парне, что был у меня на спине.

Его опять жестоко ранило. Осколки попали ему шею и голову. Без сознания, он лежал, скрючившись, недалеко от меня, и истекал кровью.

Он неглубоко и неровно дышал, в его груди клокотало и булькало. Я сунул фотоаппарат в карман штанов, повесил обе винтовки на левое плечо, а раненого — на правое. Шатаясь под тяжестью ноши и скользя в грязи, я снова побрёл в тыл.