— Взгляни, какой ты стала… ты прекрасна, возлюбленная моя…

Кофе.

Горечь яда.

Жесткие ладони, сомкнувшиеся на шее. Воздух…

…не ее тело задыхается. И не ее мозг придумал этот мир. Его вовсе не существует. В этом он прав… надо вырваться. Надо абстрагироваться. От ножа. От пальцев.

От страха.

И тогда у нее появится шанс.

Крохотный.

Она сделала глубокий вдох. И, выдохнув, открыла глаза.

Комната исчезла. Столы. Женщины. Мальчишка с ножом, пытавшийся вырезать из другого человека игрушку.

Осталась лестница.

Она выходила из тьмы и уходила во тьму же. Выход? Или очередная ловушка? Призрачная надежда, которой лишат в последнее мгновенье.

Но лучше так, чем вовсе без надежды.

И Тельма бросилась вверх. Она летела по ступенькам, стараясь не думать о том, что ступеньки становятся выше, а она сама задыхается. Воздух тяжелеет? Иллюзия. Ее разум знает, что тело должно уставать, но здесь нет тела, а значит, не может быть и физической усталости. Рези в боку. Захлебывающихся легких. Здесь нет ничего…

…и связи с собственным ее телом…

…эта связь держалась на прикосновении, стоит разорвать и…

…не сейчас. Сначала Тельма поднимется. Она уже преодолела сотни ступеней, если не тысячи, и бежать стало легче. Определенно, бежать стало легче… шаг и еще шаг… выше… и через две ступени. Через три. Рано или поздно, но Тельма выберется.

Надо верить в это.

Надо знать.

Признать.

И тогда…

— Дрянная девчонка… — он поймал ее на вершине пирамиды, с которой открывался вид на Бездну. — Решила уйти от меня?

— Да, — Тельма нашла в себе силы посмотреть в глаза тому, кого уже и не боялась: вечность сближает.

— И не стыдно тебе?

Он улыбается, и за улыбкой этой видна неуверенность. Не думал, что ее силенок хватит вырваться? Дойти… а дальше что?

— Нет.

— Плохая девчонка… не бойся. Мне интересно, — он отступил, позволив Тельме шагнуть на площадку. — Что ты будешь делать дальше?

А и вправду, что?

Тельма подошла к краю.

Сердце… нет у нее сердца, а все одно обмирает. И вертятся в голове слова учителя: смерть разума повлечет и физическую гибель.

А ее разум…

…пока жив.

Она расправила руки и шагнула в пропасть. И в последнее мгновенье ощутила, как в ногу ее вцепились ледяные пальцы.

Тео не собирался отпускать ее.

Кохэн понимал, что обоих не вытащит.

Но волок.

По ковру жуков, которые, очнувшись ото сна, все еще были вялыми. И панцири их влажно хрустели под ногами, и расползалась по пещере вонь.

Еще немного.

Тельма дышала. Пока дышала, пусть дыхание это и было поверхностным, а пульс едва прощупывался, но жизнь теплилась в ее теле, а значит, была и надежда.

Хотя бы для кого-то.

На альва Кохэн старался не смотреть.

Просто волок.

И странно было лишь, что эти двое даже теперь не желали расставаться друг с другом. Переплетенные руки, сведенные судорогой пальцы.

Жуки шелестели все громче и громче.

И щелканье их жвал поторапливало.

Кохэн справился бы с дюжиной-другой, но здесь их сотни… тысячи… и для него эта смерть была бы заслуженною, но Тельма…

…спящая, она улыбалась во сне.

Что видела?

Или лучше не знать, чтобы не рушить чужую надежду.

Толстый жук свалился с потолка и впился в кожу, пустив первую кровь. Кохэн стиснул зубы: нельзя останавливаться. Нельзя отвлекаться. Если он доберется до выхода… он должен добраться… осталось всего с полдюжины шагов, и черная пасть хода маячит перед глазами, дразнит спасительной близостью.

Второй жук впился в голень.

Третий.

А потом их стало столько, что Кохэн сбился со счета. Да и… его ели… неприятное ощущение. Болезненное, но боль подстегивала… хорошо, что пока ели только его. Жуки забирались на Тельму, на альва, но не трогали.

Правильно, первым ликвидации подлежит активный объект.

Кохэн активен.

Три шага.

От яда кружится голова. И кажется, он все-таки не дойдет… но должен… не ради себя должен… два… из черного провала тянет сыростью, а жуки сползаются со всей пещеры. Бледно-зеленый шлейф из тел… красиво… больно.

Один.

Его не позволят сделать. Стены пещеры ожили. И с чего Кохэн взял, что если доберется сюда, то останется жив. Что помешает падальщикам пойти по следу?

Ничего.

Он остановился, готовый сдаться, почти готовый.

Дотянулся до стены. Прокусил губу… ноги почти не чувствовались. И руки онемели. Голова кружилась. Яд падальщиков одинаково опасен для всех созданий этого мира. Скоро сердце остановится. Или легкие откажут.

Или…

…живой полог треснул.

И отступил.

Жуки были недовольны, и Кохэн ощущал их злость, и голод, и непонимание: как вышло, что их лишили законной добычи? Но чужая воля держала их.

— Иди… — донеслось вслед.

Правильно.

Надо идти, пока тот, который удерживает жуков силой своей воли, сам еще жив. Ему немного осталось. И подумалось, что в этой истории слишком много мертвецов.

Раз.

И два.

И ноги волочатся по камню. А с ними и тела… и кажется, Кохэн вот-вот рухнет в проходе, но почему-то не падает. Шаг за шагом.

До реки.

А там… там он сделает то, что должен, и наконец получит свободу. Глядишь, в Бездне найдется местечко и для его утомленной души.

Он выбрался.

Несмотря ни на что, выбрался.

И рухнул у самой воды, и дополз до нее, окунул голову в мутную, дурно пахнущую. Плевать. Он сходил с ума от жажды и неспособности напиться, и пил, пока не осознал, что вот-вот лопнет.

Кохэн сел.

Вытер рот ладонью, сдерживая рвотные позывы. Докатился…

Обглодали его знатно. Зато теперь он понимает, что ощущал Донни… заслужил. Пускай остальные и нет, но этот — заслужил. И Кохэн не раскается в содеянном.

Он сунул окровавленные ноги в воду и стиснул зубы, сдерживая крик.

Как бы там ни было, от яда он не избавится, зато продлить агонию способен. Ему нужно еще несколько мгновений… он должен… не ради себя, но ради Атцлана.