Она видела, что происходит с теми, кто не способен устоять.

— И что это за место?

Мальчишка огляделся.

Мирное.

Ее всегда удивляло то, насколько это проклятое кладбище выглядело мирным. Редкие деревца, чахлые, с бледною листвой, которая вяло шевелилась даже при полном безветрии.

Каменные надгробия, просевшие во влажноватую почву.

Развалины храма, по которым не понять, какому божеству этот храм принадлежал. Ощущение покоя. Это место… завораживало?

Определенно.

Здесь хотелось забыть обо всем. Просто присесть на валун и глядеть, как медленно катится солнце, перебирать разноцветные камушки.

— Возьми, — она протянула их мальчишке, и тот, завороженный, принял. — Садись… посиди, отдохни…

Свежий воздух, в котором нотка плесени почти не ощущается.

Время здесь течет медленно, но это обман. Стоит поддаться, и ты пропустишь мгновенье, когда желтый солнечный шар коснется горизонта. Нет, не будет мертвецов, которые восстают из могил, — это кладбище не настолько беспокойно. Оно просыпалось исподволь. И с шепотом деревьев накатывала тоска.

…прилечь.

…закрыть глаза, всего на мгновенье.

…мох мягок, а на дворе лето. Или осень, но все одно теплая. Здесь не позволят тебе замерзнуть, а заодно уж избавят от мук голода. Здесь подарят забвение… надо лишь поддаться…

— Видишь дом? — Тельма указала на далекую тень. — Попробуй добраться до него. Однажды у меня получилось.

…но та ночь стала самой длинной в ее жизни. И Тельма не рассказывала о ней никому… и не расскажет сейчас.

— Эй, — он не испугался.

Зря. Слишком самоуверен? Или… впрочем, Тельме ли не знать, сколь хорошо это место управляется с чувством страха.

Оно заберет его.

Оно заберет все, что только есть, будет тянуть эмоции по ниточке, по капле… оно опутает лживым спокойствием, а потом…

— Мне просто интересно, — мальчишка перебирал камушки, а солнце так и зависло над горизонтом. — На что ты надеешься?

— На то, что ты здесь сдохнешь, — честно ответила Тельма.

И ушла.

Легко уйти. Но сложно прийти именно туда, куда нужно. А она сама не знала, куда… дороги разума запутаны. И даже то, что она находится в собственном теле, не спасает.

Надо мыслить рационально.

Она вернулась.

Это хорошо. Хотя бы тем, что распад личности остановлен. Ее личности. А Тео долго не продержится вне своего тела, как бы ни храбрился.

И мир нынешний неподвластен его воле.

Тельма улыбнулась бы, если бы могла… но дальше что? Разум огромен. Многомерен. И выбраться из его ловушки, пусть даже устроенной самой себе, не проще, чем с кладбища.

Спокойствие.

Нельзя поддаваться панике.

Отправные точки.

Опорные узлы. Ее учили этому. Главное, не ошибиться. И она закрыла глаза.

Что?

Работа? Первая встреча с Мэйнфордом?

…она вновь вошла в кабинет, но… блекло.

Пусто.

Не то.

Тогда раньше?

Чума?

Это воспоминание воняло сожженной плотью и было таким ярким, что Тельму затошнило, но… закольцовано и заперто. Отсюда нет дорог.

Раньше?

Первый приют? Приемная? Или помывочная? Та кладовка, в которой ее заперли… нет. Она перебирала воспоминание за воспоминанием, стараясь не касаться притом эмоционального слоя, но все равно испытанные некогда чувства обжигали.

Нельзя останавливаться.

Ни на мгновенье.

Глубже.

И дальше.

Ниже по стволу памяти. К развилке, в которой, собственно говоря, она родилась. И молиться, чтобы в азарте поиска Тельма не пропустила этой самой развилки.

…мишка боялся темноты.

Тельма совершенно точно знала, что ее плюшевый мишка боялся темноты. И шорохов. Чужих людей. Он был вообще очень боязливым, что, конечно, совершенно неприемлемо для медведя. Но няня утверждала, что конкретно для этого медведя можно сделать исключение ввиду его плюшевости.

— Не бойся, — уверенным шепотом повторила Тельма и на всякий случай подняла ноги.

Под кроватью копошились тени.

Вот оно.

Полное слияние.

Полное присутствие. И Тельма в детской сорочке выглядит глупо. Она взрослая, но… и ребенок, чей страх спроецирован на игрушку. Этот ребенок встал с постели.

Поднял медведя.

Тельма знала, что будет дальше.

…дверь.

…коридор.

…обрывок разговора, от которого сердце болезненно сжалось. И любопытство, позволившее заглянуть в комнату. Обеспокоенный Гаррет.

Мэйнфорд, усталый, посеревший и какой-то жалкий…

…надо дальше.

…снова коридор. И очередная дверь. Мамина комната и кровать, к которой они с медведем подошли. Резкий запах альвийских духов, почти заглушающий смрад крови.

— Здравствуй, мама, — сказала Тельма, стянув шелковую простыню с лица. — Я пришла сказать, что все закончилось… все уже…

…и слова застряли в глотке.

Стало вдруг так больно… это несправедливо, что ей так больно…

…все уже…

— Да, девочка моя, — ответила мама почему-то голосом Мэйнфорда. — Все уже закончилось… или почти.

— …народ скорбит о потерях…

Голос диктора был неприлично бодр, и потому Тельме не верилось совершенно ни в скорбь, ни уж тем паче в скорбь по Сенатору Альваро, чьи похороны проходили столь торжественно, будто бы он и вправду успел стать Канцлером.

Тельма не пошла на кладбище.

Она вообще не собиралась выходить из квартиры, которая уцелела, как и все здание.

Она вернулась сюда… когда?

Давно. Три дня? Пять? Неделю тому?

Просто сбежала из чужого дома, воспользовавшись отсутствием хозяина. И наверное, это было подло, бесчестно, но… она не могла иначе.

Она задыхалась.

Вспоминала.

И задыхалась вновь. И клала руки на горло, сдавливала, разглядывая в зеркале собственное отражение, пытаясь найти в нем сходство… с кем?

Точно не с мамой.

С Тео?

С альвами?

С призраками, поселившимися во снах? А сны ей снились яркие. Про кладбище и мальчика, который долго бродил меж могил, а потом лег и уснул.