Гугеноты или католики?

Логика подсказывала, что, скорее, первые. Университетский квартал считался гугенотским анклавом. Коллежи Сен-Мартиаль, Сен-Катрин и Перигор за последние несколько недель перевернули с ног на голову в поисках подстрекательской литературы. Мину похолодела. Если это так, осведомлены ли эти люди о том, что этот дом принадлежит ее дяде? Решат ли они вломиться сюда?

Она попыталась успокоиться, наблюдая за тем, как баррикада медленно, но верно становится все выше и выше. Улица Пенитан-Гри была перекрыта, и квартира Пита, как и конюшни, оказалась отрезана от дома призрения. Удалось ли переправить его обитателей в безопасное место? Пит сказал ей, что их эвакуируют, но куда их перевезли? Говорили, что католики поставили под ружье около десяти тысяч человек в противовес менее чем двум тысячам гугенотов. Хотя студенческие группы были хорошо вооружены, а в надежных тайниках в протестантских домах хранилось немало оружия, Пит признавал, что перевес не на их стороне. Ей вспомнилось завершение их с Эмериком разговора вполголоса, пока они, полные опасений, ехали в повозке к крытому мосту.

– Но если ты любишь Пита, – спросил он ее, – на чьей ты тогда стороне? Католиков или гугенотов?

Теперь, когда она стояла у окна в пустом доме Буссе, вглядываясь в темноту, вопрос брата снова и снова звучал у нее в голове. Пришло время сделать выбор.

Пит с двумя десятками соратников (в числе которых были несколько обстрелянных солдат, но бо́льшая часть была студентами или ремесленниками) стояли в тени баррикады на улице Тор. Молодой светловолосый парень чистил ружье.

– Мы должны овладеть площадью Дорада и окрестностями базилики, – сказал командир. – Вильневские ворота охраняются, а наши люди готовы взять ворота Матабье и Базакль. Главная наша задача сейчас – обеспечить доступ войскам Юно, наступающим со стороны Ланты.

– Когда их ждать?

Пит покосился на спрашивающего, того самого светловолосого парня:

– Если будет на то Божья воля – к пятнице.

– До пятницы еще два дня. У нас хватит сил продержаться?

– У нас нет другого выбора, – резким тоном ответил командир. – А пока за главного у нас капитан Со. Он приказал нам заняться захватом церквей и монастырей, а тамошних насельников брать в плен. Он хочет, чтобы кровопролития было как можно меньше. Частные дома велено не трогать.

Он помолчал, давая слушателям время переварить его слова. Пит обвел взглядом своих новообретенных братьев по оружию, на чьих лицах играли отблески пламени костра, пылавшего посреди перегороженной улицы.

– Разумеется, – сказал он. – Обычные граждане нам не враги.

Они со светловолосым парнем встретились взглядами, и тот протянул руку:

– Феликс Прувер.

Мужчины скрепили знакомство рукопожатием.

– Пит Рейдон.

– Наши люди готовы взять якобинцев и кордельеров, – продолжал между тем командир. – Каждый отряд должен будет удерживать отдельный участок. Кварталы Кутелье и Дорада хорошо укреплены. На башне ратуши установлены пушки.

– С какой целью? – спросил Пит. – Обороны в целом или есть какая-то конкретная цель?

Командир взглянул ему в глаза:

– Великая паломническая церковь Сен-Сернен. Если нам удастся ее разрушить, – это деморализует их войска. Таковы мои приказания.

Пит открыл было рот, чтобы возразить, но потом передумал. Ему невыносима была мысль о том, что такое величественное и древнее здание, как базилика, ждет разрушение, но чего он ожидал? Что будут бои, а Тулуза при этом останется целой и невредимой?

– Кто возглавляет католические войска? – спросил Прувер.

– Мы полагаем, что это Раймон де Павиа из Нарбонна, – ответил командир. – Их опорный пункт расположен в здании канцелярии.

– Парламент издал приказ, что навесы всех лавок на площади Сален должны быть сняты, – сказал Пит, потом, вспомнив, что узнал об этом от Маккона, добавил: – Но это может быть неправдой.

– Тем меньше мест, где мы можем укрыться, – заметил Прувер.

– Они хотят помешать нам стянуть достаточно войск, чтобы осадить парламент, – хмыкнул командир.

Пит кивнул:

– Ходят также слухи, что они велели людям носить белые кресты и нарисовать их на своих дверях, чтобы их войска могли отличить католические дома от гугенотских.

Ему вспомнились печально известные слова, которые якобы были сказаны в начале резни в Безье, одного их самых страшных зверств Крестового похода против катаров. На Юге их знал каждый ребенок.

«Tuez-les tous. Dieu reconnaîtra les siens».

Триста пятьдесят лет тому назад эти слова стали папской индульгенцией на убийство тысяч мужчин, женщин и детей в течение всего нескольких часов. Оно стало первым кровавым шагом в конфликте, который растянулся на несколько десятилетий и окрасил зеленые равнины Юга алой кровью.

Пит вздохнул. Если будет на то воля Бога, Тулуза падет так же быстро, как пал Орлеан, и с минимальными жертвами среди мирного населения. Если Бог будет на их стороне, Тулуза не превратится во второй Безье.

Командир закончил отдавать приказы.

– А теперь отдыхайте. Когда рассветет, мы должны быть готовы выступить. Прувер, ты будешь караулить первым. Рейдон, сменишь его в шесть.

– Oui, mon capitaine.

Пит устроился у огня и стал пытаться уснуть. Он наблюдал за тем, как Прувер с мушкетом в руке забирается на баррикаду, а из головы у него не выходили печально знаменитые слова папского легата: «Убивайте всех подряд. Господь узнает своих».

Пивер

Окрестности замка Пивер были погружены во тьму. Лишь в паре домов в деревне светились окошки да мерцал покачивающийся фонарь пастуха, охранявшего свое стадо. В холмах расплодились дикие собаки, которые с каждым днем смелели все больше и больше, и он уже недосчитался нескольких голов.

В очаге солдатской столовой в башне Боссю весело потрескивал огонь, озаряя полночную комнату и лица двоих человек, сидевших за столом. Они раскраснелись от выпитого эля, а два опустевших подноса со следами позднего ужина свидетельствовали об их хорошем аппетите.

Поль Кордье вытер пальцы платком, стряхнул с бороды крошки и откинулся назад.

– Добрая еда, – сказал он.

– Час уже поздний. Вы останетесь здесь до рассвета?

Тот кивнул:

– Да, на случай, если госпоже Бланш снова понадобятся мои услуги.

Радость от того, что за ним послали из замка, быстро сменилась страхом: если ребенок умрет, не обвинят ли в этом его? Когда юный Гильом Лизье, стоявший на карауле у главных ворот, пригласил его остаться на ночь и разделить с ним ужин, Поль с благодарностью согласился. Он изрядно перенервничал, да и в любом случае никаких причин спешить домой у него не было. Жены и детей он не имел, и дома его не ждало ничего, кроме остывшего очага.