60, а в Арзамасском уезде одних крестьян насчитывалось 25. Наконец, в некоторых уездах председатели искусственно подбирали состав комитета, соответствующий их политическим взглядам, причем придерживались этого рода действий преимущественно представители двух крайних, справа и слева, течений. Само собой разумеется, что в зависимости от того или иного состава комитетов находился как круг вопросов, которого они касались, так и высказанные по ним суждения. Очевидно, что произведенный указанным путем опрос представлял в большинстве случаев такое же значение, как опрос лиц, случайно прошедших в какой-либо данный день по Невскому или по Морской.

Но если прямых последствий от произведенной таким образом анкеты De omni re scibili et quibusdam aliis[308] не могло быть никакой, то шумиха по ее поводу получилась чрезвычайная, а косвенные последствия — значительные. Органы печати, в зависимости от того политического направления, которое они представляли, выхватывали те постановления отдельных комитетов, которые отвечали их вожделениям, и стремились, играя на них, доказать, что местные деятели исповедуют именно те взгляды, которые давно проповедуют они. Так, левая пресса цитировала решения Темниковского уезда Тамбовской губернии, Суджанского — Курской, Рузского — Московской губерний, отличавшихся особой прогрессивностью, а правая, наоборот, опиралась в своих заключениях на суждения комитетов Чернского — Тульской губернии, Староконстантиневского—Полтавской и Дмитровского — Курской губерний. Сущность же высказанного первыми тремя из перечисленных уездов сводилась к тому, что, по их мнению, одной из главных причин, задерживающих развитие народной массы, является юридическая неполноправность крестьян. Следует, говорили они, уравнять крестьян с лицами других сословий в правах личных и гражданских и подчинить их общей администрации и общим судебным установлениям. Наоборот, вторая группа упомянутых уездов утверждала, что необходимо усилить права властей по отношению к сельскому населению и принять решительные меры против развивающегося в деревне хулиганства. Но неужели надо было учреждать 500 комитетов и опросить 11 000 лиц для того, чтобы узнать, что оба мнения имеют своих приверженцев в уездной провинциальной среде и вообще среди русской общественности!

Примечательно при этом, что сами комитеты, председатели которых включили в их состав всех уездных земских гласных и еще множество других лиц, жаловались на то, что вопросы, предложенные на их обсуждение, не были переданы в уездные земские собрания, «являющиеся единственным компетентным уездным органом для разработки этих вопросов». Суджанский комитет, в состав которого вошли все уездные земские гласные, дошел даже до того, что по предложению председателя уездной земской управы кн. Петра Дмитриевича Долгорукова (впоследствии — товарищ председателя Первой Государственной думы) возбудил ходатайство о том, чтобы был запрошен отзыв уездного земского собрания по всем вопросам, подлежащим обсуждению комитета. Ходатайство это, по существу своему совершенно нелепое, так как оно сводилось не к расширению, а к сокращению круга тех самых лиц, которые его возбуждали, имело целью дискредитировать суждение тех уездных комитетов, которые не включили в свой состав всех земских гласных своего уезда.

Что же касается не только разнородных, но даже безбрежных вопросов, возбужденных отдельными сельскохозяйственными комитетами, то о них можно судить по тому, что, например, в Царицынском комитете приглашенный в его состав священник возбудил вопрос о подъеме самодеятельности духовенства и об освобождении белого духовенства от власти черного, монашествующего духовенства — и вопрос этот в комитете подвергся обсуждению.

По мере того как выяснялся состав уездных комитетов и тот характер, который принимали их работы и суждения, Плеве, несомненно, доводил до сведения государя о той шумихе, которую местами они вызвали, а также о тех мерах, которые он счел нужным принять по отношению к членам некоторых комитетов, как то: членов Воронежского уездного комитета — Мартынова и Бунакова, высланных им из пределов губернии за сделанное ими заявление, что единственный способ двинуть страну по пути дальнейшего прогресса и экономического процветания — это ввести в ней конституционный образ правления. Докладывал Плеве, вероятно, и о том, что существующий строй в некоторых комитетах осуждается уже в самих тезисах, которые предлагаются отдельными членами на их обсуждение. Так, Суджанский комитет внес в свою программу обсуждение «общего правопорядка, ныне почти устраняющего общественные силы от деятельности, построенного на административно-бюрократическом полицейском основании и общем недоверии».

Естественно, что ответственность за все это возлагалась на Витте, как председателя сельскохозяйственного совещания, причем ответственность эта представлялась тем более тяжкой, что Витте, со своей стороны, всемерно старался защищать как деятельность сельскохозяйственных комитетов вообще, так, в частности, тех их членов, которые пострадали за произнесенные в них речи, хотя предоставленная комитетом широта суждений давала им на то право и даже подстрекала на них.

Я не смею, разумеется, это безусловно утверждать, но повторяю, что, по моему мнению, именно защита Витте сельскохозяйственных комитетов была той непосредственной причиной, которая вызвала отставление его от управления Министерством финансов. Во всяком случае, одно мне положительно известно, что уже весною 1903 года это увольнение было государем не только предрешено, но даже известно Плеве, причем предполагалось, что оно состоится осенью того же года. Однако на деле оно произошло несколько ранее, а именно в середине июля. Государь при этом высказал Плеве, что он пришел к этому решению во время молебна, отслуженного при спуске на воду в его присутствии одного из наших строившихся боевых судов. Государь передал это Плеве приблизительно в следующих словах: «Бог мне положил на душу, что не надо откладывать на другой день то, на что я вообще решился».

Решение это, по-видимому, не вполне обрадовало Плеве, так как он рассчитывал до осени достигнуть не только отставления Витте от должности министра финансов, но и назначения на эту должность лица, в содействии которого его общим предположениям он был бы уверен. Между тем выбор государя произошел без участия Плеве, а избранное лицо, управляющий Государственным банком Плеске, не принадлежало к числу тех лиц, которых Плеве желал бы видеть на этом посту.

Судьба, однако, в то время благоволила Плеве. Плеске почти тотчас после назначения тяжко заболел и в октябре скончался.

За время болезни Плеске, исход которой был наперед известен, Плеве успел провести одного из тех лиц, на которых он мысленно останавливался. Кандидатами его были: товарищ государственного контролера Д.А.Философов и государственный секретарь В.Н.Коковцов, причем он, однако, преимущественно склонялся к Коковцову, в особенности после того, что Философова стал выдвигать П.Л.Лобко, состоявший в то время государственным контролером.

Выбор государя остановился, как известно, на Коковцове, причем влияние Плеве достигло к этому времени своего апогея и получило ясное выражение.

Как сейчас вижу я выходящего из кабинета Плеве, в ту минуту, когда я входил в его приемную, В.Н.Коковцова в вицмундире при ленте,