Он выронил мою руку, будто обжегшись.

— Четыре капли, — снова повторил он. — Я не мог сказать тебе ничего другого.

— Ты ничего не помнишь, — убежденно проговорила я, — но если возникнет хоть какое-нибудь сомнение, хоть тень вопроса о смерти моей матери, то одного моего слова будет достаточно, чтобы тебя повесили.

Его светлые глаза расширились от отвращения, и он откинулся на подушки так резко, будто от меня пахнуло серой.

— Ты ошибаешься, — прошептал он. — Я все помню. Я в этом уверен. Это было как в бреду, но я все хорошо помню.

— О, как напыщенно! — Внезапно мое терпение иссякло. И я повернулась, чтобы уйти. — Я пришлю тебе другую бутылку виски, — брезгливо сказала я. — Похоже, тебе она понадобится.

А затем я заколебалась.

На протяжении всего времени, что я готовилась к маминым похоронам, звала гостей, устраивала церемонию, обсуждала обеденное меню с Селией и организовывала траурный эскорт слуг, меня одолевали сомнения. По меньшей мере раз в день я подходила к двери Джона. Я научилась любить его так недавно. Я все еще любила его каким-то крохотным уголком моего лживого сердца, и любила очень сильно.

Но затем я останавливалась и замирала, думая о том, что Джон знает обо мне. Я с ужасом представляла, что будет со мной, если его грязные домыслы дойдут до ушей Селии. Если они вместе начнут гадать, кто отец Джулии. И я уходила прочь с каменным лицом. Он видел меня насквозь. Я различала свое отражение в его глазах, а этого я перенести не могла. Он знал ту унизительную цену, которую я заплатила за Вайдекр, и перед ним я была беспомощна и уязвима.

При всей суете пышных вайдекрских похорон я не забывала приказывать Страйду посылать очередную бутылку виски наверх доктору Мак-Эндрю в его кабинет или в спальню каждый полдень и к обеду. Глаза Страйда встречались с моими в безмолвном сочувствии. «Мужественна до мозга костей» — таков был вердикт, вынесенный мне на половине слуг, и хотя просьбы Джона о свежем стакане или теплой воде немедленно удовлетворялись, слуги начали презирать его.

Слухи о его некомпетентности, повлекшей мамину смерть, распространились из Вайдекра в Экр и на мили вокруг. Они достигли ушей знати через болтающих горничных и лакеев. И если б Джон надумал вернуться в нормальный мир визитов, балов и обедов, он бы увидел, что все двери перед ним закрыты. Для него не было входа в этот единственный мир, который он знал, до тех пор, пока я не ввела бы его обратно с помощью своей власти и очарования.

К нему не обращались как к врачу даже семьи йоменов[16]в Чичестере и Мидхерсте. Сплетни достигли ушей торговцев, и в каждой деревне на сотню миль вокруг все знали о его пьяной оплошности в случае с леди Лейси и о горе, которое он причинил мисс Беатрис, украшению всего графства.

В течение нескольких дней мое горе действительно было неподдельным. Но страх перед Джоном и боязнь позора сделали меня равнодушной к нему. Уже в день маминых похорон, всего через неделю после того, как я пугала своего мужа виселицей, я знала, что ненавижу его и не успокоюсь, пока он не исчезнет из Вайдекра.

Я надеялась, что Джон напьется в день похорон, но, когда я садилась в карету, поддерживаемая Гарри, он вы шел из дверей тщательно одетый, в аккуратном, хорошего покроя костюме и с черной траурной лентой. Он был бледен, очень бледен и мерз, несмотря на солнце. Во всяком случае, он задрожал, когда увидел меня. Но судя по выражению его глаз, он намеревался держать себя в руках. По сравнению с ним Гарри выглядел толстым, обрюзгшим и самодовольным. Джон ровным шагом подошел прямо к коляске, как некий ангел мщения, и сел напротив нас, не говоря ни слова. Я почувствовала укол страха в сердце. Пьяный Джон был публичным унижением мне, его жене. Но Джон трезвый и жаждущий мщения мог погубить меня. Он имел полное право приказать контролировать меня. Он имел законное право следить за каждым моим шагом и проверять, где я спала. Он мог войти в мою комнату, лечь в мою постель в любое время дня и ночи. Больше того — и это просто невыносимо, — я сцепила руки в черных перчатках, чтобы они не дрожали, — он мог уехать из Вайдекра и принудить меня к публичному разводу, если я откажусь следовать за ним.

Похитив его имя для моего ребенка, я лишила себя свободы. Мои дни и мои ночи должны принадлежать этому человеку, моему мужу, моему врагу. И если он захочет заключить меня в тюрьму, избить меня или увезти из дома — он сделает это с полного благословения закона. Я лишилась даже ограниченных прав своего девичества. Я была его женой, и если мой муж ненавидит меня, то меня ожидает жалкое будущее.

Джон наклонился вперед и коснулся руки Селии, лежащей поверх молитвенника.

— Не грустите так, — нежно сказал он. Его голос звучал хрипло от недосыпания и пьянства. — Она умерла легкой мирной смертью. А пока была жива, она наслаждалась вашей любовью и любовью маленькой Джулии. Не надо так горевать. Каждый из нас может только надеяться прожить такую достойную жизнь и иметь такую легкую кончину.

Селия благодарно склонила голову.

— Да, вы правы. — Ее голос был еле слышным от едва сдерживаемых слез. — Но для меня это большая потеря. Хотя она была всего лишь моей свекровью, я любила ее будто мою родную мать.

Я почувствовала на себе тяжелый ироничный взгляд Джона при этом безыскусном признании Селии. Мои щеки вспыхнули от гнева на него и на всю эту сентиментальную болтовню.

— Конечно, — согласился Джон, не сводя с меня глаз. — Я уверен, что Беатрис чувствует то же самое, не правда ли, Беатрис?

Я старалась найти тон, который скрывал бы гнев и страх, испытываемые мною от этой изощренной травли. Джон скользил как опытный конькобежец по тонкому льду. Он насмехался надо мной, он пугал меня. Но у меня тоже есть власть, и ему лучше не забывать об этом.

— Разумеется, — ровно произнесла я. — Мама всегда говорила, что она счастлива тем выбором, который сделали ее дети: такая любящая невестка и такой внимательный зять — врач.

Это задело Джона. Одно мое слово, и университет вычеркнет его имя из анналов. Одно мое слово, и петля будет готова для него, и острый ум не сможет спасти его. Ему следует помнить об этом, и если он доведет меня до крайности, меня не испугают скандал и сплетни, у меня хватит смелости обвинить его в маминой смерти. И никто не сумеет опровергнуть мои слова.

Джон сидел в коляске рядом с Гарри, стараясь даже краем одежды не коснуться его. И я видела, как кусает он губы, чтобы они не дрожали, и сжимает руки в кулаки.

Все четверо мы отрешенно смотрели в окна коляски, глядя на уносящиеся высокие деревья, нескончаемые поля и маленькие домики Экра. Послышался погребальный звон колокола, и я увидела, как работники, бывшие в поле, сняли шапки, выпрямились и остались так стоять, пока наша коляска не скрылась из виду. Тогда они сразу вернулись к работе, а я пожалела о тех временах, когда им давался оплаченный выходной, чтобы они могли почтить память ушедшего хозяина. Но все наши арендаторы, даже самые бедные, пришли в церковь, бросив утренние дела, чтобы проводить маму в последний путь.