— Селдон, тебе надо что-нибудь съесть, — сказала моя мать. — Это поможет тебе успокоиться. Подойди к холодильнику и достань себе что-нибудь.

— Я ем сушеные финики. Но их не осталось.

— Селдон, я говорю тебе о настоящей еде. Твоя мать скоро вернется домой, буквально с минуты на минуту, но тебе не надо сидеть и дожидаться, пока она тебя не накормит. Ты вполне можешь поесть сам — и отнюдь не сласти. Положи трубку, сходи к холодильнику, а потом вернись и расскажи мне, что ты там найдешь.

— Но до него далеко.

— Селдон, поступай, как велено.

Нам с Сэнди, обступившим ее в прихожей черного хода, мать сказала:

— Она сильно опаздывает, он ничего не ел, он один, она не звонит, и бедный мальчик напуган и умирает с голоду.

— Миссис Рот?

— Да, Селдон.

— Там плавленый сыр. Но он старый. И плохо выглядит.

— А что там еще?

— Свекла. В кастрюле. Остатки. И они холодные.

— А кроме того?

— Сейчас погляжу. Погодите минуточку.

На этот раз, едва Селдон отошел от телефона, мать спросила у Сэнди:

— А далеко от Данвилла ферма твоих Маухинни?

— Двадцать минут на машине.

— У меня в шкафу, на верхней полке, в кошельке с мелочью, должен быть их телефон. Поди принеси, пожалуйста.

— Миссис Рот? — Селдон снова оказался на проводе.

— Да. Я здесь.

— Там есть масло.

— И все? Там нет молока? Нет сока?

— Но это на завтрак. Это не на ужин.

— А рисовые шарики там есть, Селдон? А кукурузные хлопья?

— Ну конечно.

— Тогда бери то, что тебе больше всего по вкусу.

— Рисовые шарики.

— Возьми рисовые шарики, налей себе молока, налей себе соку. Приготовь себе самый настоящий завтрак.

— Прямо сейчас?

— Делай, как велено. Я хочу, чтобы ты позавтракал.

— А Филип там?

— Он здесь, но тебе не надо сейчас с ним разговаривать. Сначала тебе нужно поесть. Я перезвоню через полчаса, когда ты уже поешь. Селдон, сейчас десять минут одиннадцатого.

— Десять минут одиннадцатого в Ньюарке?

— И в Ньюарке, и в Данвилле. У нас один и тот же часовой пояс. Я перезвоню без четверти одиннадцать.

— А тогда мне можно будет поговорить с Филипом?

— Да, но сначала ты сядешь за стол, приготовишь себе завтрак и съешь. Я хочу, чтобы ты взял ложку, и вилку, и нож, и салфетку. И ешь медленно. Ешь из тарелки. Можешь есть из миски. У тебя есть хлеб?

— Черствый. И всего два кусочка.

— А тостер у вас есть?

— Конечно. Мы взяли его с собой в машину. Помните то утро, когда мы все таскали вещи в машину?

— Послушай меня, Селдон. Сосредоточься. Приготовь себе тосты. Из хлеба. И масло не забудь. Намажь их маслом. И налей себе большой стакан молока. Я хочу, чтобы ты хорошо позавтракал, а когда вернется твоя мама, не забудь сказать ей, чтобы она мне немедленно позвонила. За мой счет. Скажи ей, чтобы даже не думала платить за разговор сама. Нам важно будет знать, что она вернулась. Но так или иначе через полчаса я сама перезвоню, так что, пожалуйста, никуда не уходи.

— А куда мне идти? На улице темно.

— Селдон, садись завтракать.

— Ладно.

— До свидания. До скорого свидания. Я перезвоню без четверти одиннадцать. И ты сразу же снимешь трубку.

Затем она позвонила на ферму Маухинни. Мой брат передал ей бумажку с номером, она тут же заказала междугородный разговор, и после того как на ферме сняли трубку, сказала:

— Это миссис Маухинни? С вами говорит миссис Рот. Я мать Сэнди Рота. Я звоню вам из Ньюарка, штат Нью-Джерси, миссис Маухинни. Прошу прощения, если я вас разбудила, но нам срочно нужна ваша помощь. Речь идет о маленьком мальчике, который сейчас остался совершенно один в Данвилле. Что?.. Да, разумеется. Разумеется.

— Она пошла звать мужа, — объяснила нам мать.

— Нет, только не это, — скривился Сэнди.

— Сэнфорд, сейчас не время для пререканий. Мне самой не нравится то, что мне приходится делать. Я понимаю, что совершенно не знаю этих людей. Понимаю, что они на нас не похожи. Я знаю, что фермеры очень рано встают, и очень рано ложатся, и работа у них тяжелая. Но что еще в моих силах? Этот малыш просто-напросто спятит, если ему и дальше придется сидеть одному. Он не знает, где его мать. Кто-то должен к нему приехать. На его долю и так-то выпало всякое — и это в его-то возрасте. Он лишился отца. А теперь у него пропала мать. Неужели ты не понимаешь, что это означает?

— Ясное дело, понимаю, — обиженно ответил мой брат. — Чего уж тут не понять.

— Вот и прекрасно. Значит, ты понимаешь, что кто-то должен к нему приехать. Кто-нибудь, кто… — Но тут мистер Маухинни снял трубку, и мать объяснила ему, по какой причине звонит, и он сразу же согласился сделать то, о чем она его попросила. Повесив трубку, мать сказала. — Нет, не перевелись в нашей стране порядочные люди. Изредка, но все-таки попадаются.

— Я ж тебе говорил, — шепнул ей мой брат.

Никогда мать не казалась мне столь значительной, как этой ночью, — и не только потому, что, отказавшись от своих всегдашних правил, то и дело названивала в Кентукки. Дело заключалось куда в большем. Позади осталось, чтобы ничего не упустить из виду, нападение Элвина на моего отца всего неделю назад. Позади осталась взрывная реакция на это моего отца. Позади остался разгром гостиной. Позади остались выбитые зубы и сломанные ребра, швы, наложенные отцу на лицо, и «ошейник». Позади осталась стрельба на Ченселлор-авеню. Позади осталась абсолютная уверенность в том, что это погром. Позади остался ночной вой сирен. Позади остались крики и плач на улице. Позади осталось наше бегство к соседям с нижнего этажа — на пол в прихожей, заряженный пистолет на коленях у отца и заряженный пистолет в руке мистера Кукузза, — а времени-то с тех пор прошла всего неделя. Но позади остались и весь предыдущий месяц, и весь последний год, и весь предпоследний, — все эти удары, оскорбления и отвратительные сюрпризы, специально предназначенные для того, чтобы ослабить и напугать евреев, — а мою мать все это, оказывается, не сломило. Прежде чем я услышал, как она говорит Селдону, находящемуся на расстоянии более семисот миль от нас, чтобы он что-нибудь приготовил себе поесть, а потом сел за стол и поел, прежде чем услышал, как она звонит на ферму Маухинни — звонит неевреям, звонит прихожанам католической церкви, которых она в жизни своей в глаза не видела, — и просит их подключиться к спасению Селдона от неминуемого сумасшествия, прежде чем услышал, как она беседует с мистером Маухинни и объясняет ему, что, если с миссис Вишнев и впрямь стряслась какая-то беда, то фермерскому семейству нечего беспокоиться о том, что ему хотят сбыть с рук чужого ребенка, потому что мой отец готов немедленно сесть за руль и отправиться в Кентукки за Селдоном (и обещая это мистеру Маухинни в те часы, когда еще никто не знал, как далеко дадут зайти в погромном раже антисемитам засевшие в Белом доме уилеры и форды), мне не дано было понять, что она за человек и как ей жилось все эти годы. До тех пор, пока Селдон в панике не позвонил нам из Кентукки, я, конечно же, не мог сосчитать, чего стоило моим родителям президентство Линдберга — я просто не умел оперировать такими числами.