Хайруллах-бей решительно возражает против чаршафа. Я самазнаю, что девочка еще слишком мала. Но что делать? Я боюсь. Кое-кто из знакомыхговорит: «Феридэ-ханым, пора уже прятать Мунисэ от мужских глаз, а то тыпреждевременно станешь тещей».

На сердце у меня неспокойно. Я радуюсь и злюсь. Недаромговорят, что тещи злы.

Вчера, когда мы возвращались из школы, я обратила вниманиена симпатичного школьника лет шестнадцати — семнадцати, который шел попротивоположной стороне. Мне показалось странным, что юноша посматривает нанас. Я украдкой взглянула на Мунисэ. И что же я увидела! Противный рыжийскорпион исподтишка дарил улыбка молодому человеку. Я была так поражена, чтоедва не лишилась чувств прямо на улице. Дернув негодницу за руку, я приняласьругать ее. Мунисэ ни в чем не сознавалась, но, увидев, что я ни капли ей неверю, притворно захныкала. Вот хитрая, ведь знает, что я не переношу слез имогу сама разреветься.

Я сказала:

— Знаю, как тебя наказать! Я купила на базаретемно-зеленый шелк и начала шить тебе чаршаф.

Сегодня утром мы опять поссорились с Мунисэ из-за розовогомасла. Несколько месяцев назад я в разговоре между прочим упомянула, что оченьлюблю розовое масло. Через три дня старый доктор раздобыл где-то маленькийфлакончик и принес мне. Я очень экономно его расходую, трясусь над каждойкаплей. Но моя шалунья словно сошла с ума. Стоит ее на час оставить дома одну,как все комнаты начинают благоухать. Я выговариваю ей, а она отказывается: «Небрала, абаджиим, клянусь аллахом!»

Сегодня Мунисэ проснулась вялой, бледной, с красными глазами.В школе меня ждало множество дел, поэтому остаться дома было нельзя. Япопросила нашу соседку-старушку присмотреть за больной и побежала к доктору,чтобы попросить его зайти к нам. Но мне не повезло: полчаса назад он уехал насвоем Дюльдюле в какую-то деревню.

Когда я вернулась домой, Мунисэ по-прежнему лежала впостели. Соседка (большое ей спасибо) весь день до самого вечера не отходила отмоей девочки, вязала у кровати чулок.

У Мунисэ был сильный насморк, голова ее горела, как в огне.Голос охрип, кашель усилился. Девочка жаловалась, что ей трудно дышать. Я взялаее за подбородок, чтобы посмотреть горло, и вдруг ощутила под пальцами плотнуюопухоль. Вокруг маленького язычка был белый налет. От света лампы, которую ядержала у самого лица Мунисэ, у нее болели глаза.

Девочка посмеивалась над моей тревогой:

— Подумаешь, кашель!.. Что тут страшного, абаджиим? ВЗейнилер я тоже простуживалась… Ты забыла?

Мунисэ была права. Разве она не кашляла в Зейнилер после тойночи, когда мы нашли ее в снегу?.. Дети так часто простуживаются. Что тутстрашного?.. Одно меня сильно тревожило: я не могла посоветоваться с доктором.Только что заходил онбаши и сказал, что его господин заночевал в деревне. Еслиаллаху будет угодно, моя крошка к его возвращению поправится.

Сегодня утром я подсчитала: прошло ровно семьдесят три дня стех пор, как я предала земле свою девочку.

Постепенно я сживаюсь и с этим, начинаю привыкать к тяжелойутрате. Чего только человек не вытерпит!

Днем мы гуляли с моим старым доктором по песчаному берегуморя. Я подбирала перламутровые ракушки, плоские камешки и кидала их, чтобы онискользили по воде.

Хайруллах-бей радовался, точно ребенок. Его простодушныеголубые глаза под белесыми ресницами искрились смехом.

— Ах, молодость! — восклицал он. — Славааллаху, мы и это горе победили. Ты посмотри, к тебе возвращается твой прежнийцвет лица, ты повеселела.

Я улыбалась.

— Чему удивляться? Ведь у меня есть такой доктор, каквы. Что же здесь неестественного?

Хайруллах-бей медленно покачал головой.

— Нет, крошка, неестественно. Все это — и профессиядоктора, и люди, и книги, и правда, и верность — фантастика, нереальность. Надоплюнуть на науку, раз мы не смогли спасти нашу маленькую девочку.

— Что же делать, доктор-бей? Не огорчайтесь… Как захотелаллах, так и случилось.

Доктор печально взглянул на меня.

— Моя бедная крошка, сказать, почему мне так жалкотебя? Стоит случиться беде, как ты забываешь, что сама нуждаешься в утешении, ипринимаешься успокаивать других. Твои кротость и смирение до слез трогают меня…— Доктор помолчал и добавил: — Я сам становлюсь каким-то никчемным, никудышным…Наверно, из ума выживаю. Ну, крошка, вставай, пойдем.

Мы возвращались домой пожелтевшими полями, на которыхработали крестьяне. Все они хорошо знали доктора. Около копны пшеницы стоялапожилая женщина. Мы разговорились. Недавно Хайруллах-бей вылечил ее внука.Старуха долго возносила благодарность аллаху, потом окликнула крепкогопаренька, который гонял волов на току под жарким июльским солнцем.

— Пойди сюда, Хюсейн! Поцелуй руку своего благодетеля.Если бы не доктор, ты бы сейчас лежал в земле.

Хайруллах-бей погладил загорелую плотную щеку Хюсейна:

— Не надо, юноша, для меня поцелуй руки ничего не значит.А ну-ка, покатай нас…

Мы прыгнули на раму, которую тянули два сильных вола, иминут десять медленно плыли по желтым волнам пшеничного моря.

Сегодня я уже в состоянии рассказать об всем.

На следующее утро после того, как я в последний раз сделалазапись в дневнике. Мунисэ стало еще хуже. Опухоль в горле уже мешала ейговорить. Бедная девочка задыхалась, ей не хватало воздуха. Надо было во что быто ни стало вызвать доктора. Любого…

Я надела чаршаф, как вдруг появился Хайруллах-бей. Оносмотрел больную и сказал, что серьезного ничего нет. Но лицо у него былоугрюмое, глаза озабоченные.

Я робко заметила, что мне не нравится выражение его лица.Доктор пожал плечами и раздраженно ответил:

— К чему придираться? Я только что с дороги. Ехалчетыре часа… Умираю от усталости. Мало того, что я вам служу, вы еще хотитезаставить меня угодничать?

Я знала: когда Хайруллаху-бею приходилось иметь дело стяжелобольным, он всегда становился раздражительным и грубым.

Избегая смотреть мне в лицо, он распорядился:

— Быстро дай бумагу и перо. Особой необходимости нет,но осторожность никогда не мешает. Пожалуй, приглашу нескольких врачей — своихприятелей.

В тот день все складывалось неудачно. С утра из школыприслали уборщицу: туда прикатили два члена совета министерства образования иинспектор. Они хотели поговорить со мной. Когда уборщица прибежала в третийраз, я чуть ли не в шею прогнала ее.

Хайруллах-бей рассердился на меня: