— Я знаю.

Джексон кивнул.

— Каким находишь ты сегодняшний день, Лиза? Приятен ли тебе свет после столь долгой тьмы?

— Он… прекрасен, — выдохнула Лиза.

И вдруг Лизе показалось, что она увидела образы людей. Перед глазами темными пятнами проплывали изображения, как наяву, век за веком. Мученики, страдавшие за правду. Обманщики, скрывавшие истину внутри и обрекавшие себя на несчастье. Слышала крики горевших на огне. Плач тех, кому пришлось предать самих себя и жить в аду наяву. Джексон часто говорил, что они — такие же мученики. Они должны сражаться за правду. А Лиза отложила свой меч.

— Лиза, думаешь, они не обращались ко тьме, когда страдали?

Лиза помотала головой, но не открыла глаз. Знала, что стоит увидеть Джексона снова, и она заплачет.

— Чем ты гордишься, Лиза?

— Я больше не стреляю. — Она прошептала.

— Ты сделала правильно. Ты переступила через свои ценности. Помнишь ли ты, как в прошлой жизни ты несла гибель животным? Как самостоятельно, не имея нужды, не чувствуя надобности в еде и деньгах, была проповедницей смерти?

Лиза помнила, как любила охотиться с людьми, чьих лиц уже не описать. Как часы проводила в погоне за несчастными животными, чтобы повесить их головы на стену. Как час могла сидеть в засаде в камышах, чтобы выстрелить в утку. Она помнила, как натравливала собак на зайцев и спускала с поводка. Как радовалась своей вседозволенности, которую принимала за обязательство для человека.

Лиза кивала. Джексон почувствовал ее страх и взял за руку. Тепло жизни вернулось к Лизе, прояснился разум. Она открыла глаза и увидела свет. Истину в кристальных глазах чистого создания, уже не человека, но явившегося к людям.

Лиза улыбнулась и шмыгнула носом.

— Прежде охота была твоей привычкой, ибо все, кто тебя окружали, считали так. Они научили тебя быть такой же, но ты смогла переступить через ценности чужих.

Джексон провел теплой ладонью по ее щеке.

— Ты была сильной, Лиза. — Он улыбнулся. — Ты обратила слабость в силу. Ты перестала поклоняться смерти и нести ее миру. Любишь ли ты жизнь, Лиза? Хватит ли тебе силы не прикасаться к смерти?

— Да, — выдохнула Лиза. — Я больше никого никогда не трону.

— Да будет так.

Джексон коснулся рукой плеча Шелдона.

Шелдон так часто представлял это мгновение, что сбился со счета. Сколько раз, по ночам, вечным ночам, в которые ему было дурно, в бреду звал Джексона, просил вернуться. Сколько воображал эту встречу, их первое рукопожатие, что было бы рукопожатием равных. Он представлял, как чужая, но родная кожа коснется его, как по телу пройдет разряд, как удар молнии, который возродит, а не заберет.

Но Шелдон просто вздрогнул, как вздрогнул бы человек совсем неподготовленный, и даже на мгновение выпустил из рук руль.

— Я горжусь тобой, Шелдон. Ты стал настоящим человеком, — сказал Джексон и улыбнулся.

— Это был мой долг, — ответил Шелдон, а внутри ликовал.

— Совсем нет. — Джексон покачал головой. — Твое послушание и мука стали твоей страстью. Ты положил высшую цель в эту страсть, и отныне то твои радости и добродетели. Твое желание приблизиться к вечному похоже на помешательство, и в этом помешательстве есть твоя сила, ведь ты стремишься к правде как к безумию. Это страсть, Шелдон, страсть к истине, безоговорочная, не знающая страха и конца. Это то, к чему стремятся. И ты смог, Шелдон. Ты сумел переступить через себя прошлого, через человека, и стать большим.

Шелдон зажмурился, встретился с мраком, что стал прежде ему другом, но быстро открыл глаза. Машину все еще нужно вести.

— Прежде ты не считал себя способным. Я помню те времена, но сейчас я вижу — ты превзошел саму человечность. Ты поверил в саму веру, ты отказался от тела, чтобы потом обрести большее. Ты невероятен, Шелдон! — прошептал Джексон и улыбнулся.

Шелдон чувствовал, что вот-вот взлетит. Что последнее связующее его с человечеством исчезнет и он поднимется туда, откуда видно истину. Он наконец понял, что весь путь прошел не зря. Что не зря переживал тошноту и головные боли, вытирал кровь с губ и мыл сгибы локтей с мылом, отказывал в еде и воде, что не зря спал на холоде и морозил ноги, чтобы ощущать жар под полами. Не зря пытался отказаться от себя-человека и сделать шаг, прыжок, телепортацию к себе-сверх.

Когда Джексон отвернулся от него, почувствовал укол вины. Шелдон хотел, чтобы Джексон говорил с ним дольше. Чтобы Джексон восхвалял его, чтобы признал равного себе. Но Шелдон задумался и решил, что похвалу Джексона еще нужно заслужить. Он еще не сделал все, что приказывал ему Джексон.

Джексон спросил у Луиса:

— Принял ли ты утрату любви, Луис? Нашел ли ты смысл в том, чтобы отдавать, не ожидая ничего взамен?

— Да, Джексон. Я все осознал и теперь дарю себя другим.

Джексон кивнул.

— Часто мы забываем, что любовь может быть только обоюдной. Люди, не чувствующие нужды в любви, не достойны любви.

— Именно так, Джексон.

Джексон больше не спрашивал Луиса, а повернулся к Грейс.

— Вы не видели меня долго, — сказал он, ожидая ответа.

— Мы видели… — прошептала Грейс, наконец сумев разомкнуть губы. — Я… видела, слышала. Ты никогда меня не оставлял. Никогда. — И улыбнулась.

Как часто она закрывала глаза, чтобы увидеть его? Чтобы ощутить его позади? Чтобы дыхание, холодное, пахнущее морем, вновь окатило, чтобы мурашки побежали по коже, чтобы тело прорезало, чтобы сердце остановилось, чтобы невидимая кровь потекла по ногам, чтобы Грейс рассыпалась, вся, целиком, а потом снова собралась, но уже новая. Как долго она думала о нем, видела его в чужих глазах, искала, мечтала почувствовать, что его руки касаются шеи, надавливают, аккуратно прочерчивают полосы по коже острыми ногтями, и ладонь, длинная, бесконечная, смыкается на шее.

Он здесь. Спустя столько лет, что они не касались друг друга. Джексон вернулся.

На душе стало спокойно. Кончики пальцев кололо, сердце билось медленно, так, будто наконец поняло — ему некуда спешить. Времени больше не существует.

— И я видел тебя,