— На твоем месте я взялась бы помогать англичанам и стала бы делать то, о чем они просят. Конечно, они заботятся о собственном благе — в этом можно не сомневаться: стараются ради своей страны, а не ради нашей. Но если их благо может обернуться благом и для нас — то слава Богу… Надо полагать, это предложение передала тебе твоя подруга Розалинда?

— Мы проговорили вчера об этом несколько часов, а утром я получила от нее письмо, но пока его не читала. Наверное, там инструкции.

— Повсюду говорят, что Бейгбедеру остались считанные дни на посту министра. Похоже, его хотят отправить в отставку именно из-за дружбы с англичанами. Наверное, не без его участия тебя решили привлечь к этому делу.

— Это была их общая идея, — подтвердила я.

— Жаль, что он не проявлял такого же упорства, чтобы избавить нас от войны, в которую они сами и втянули нашу страну. Ну да ладно, это уже в прошлом и ничего нельзя вернуть назад: сейчас нужно прежде всего думать о будущем. Так что решай, дочка. Ты попросила у меня совета, и я тебе его дала — нелегко принять такое решение, но это единственный достойный выход в подобной ситуации. Я знаю, мне будет тяжело: если ты уедешь, я снова останусь одна, измученная неизвестностью. Но все равно я считаю, что ты должна поехать в Мадрид. Я останусь здесь и займусь делами ателье. Я найду кого-нибудь себе в помощь, об этом не беспокойся. А когда все закончится — будет видно.

Я не нашлась с ответом. Мне нечего было противопоставить доводам мамы. Я решила выйти из дома, пройтись по улице, подышать свежим воздухом. Мне нужно было подумать.

38

Сентябрьским полднем я вошла в гостиницу «Палас» с видом дамы, привыкшей стучать каблучками по холлам лучших отелей планеты. На мне был костюм из тонкой шерсти темно-красного цвета, волосы — элегантно подстрижены до плеч. На голове — изысканная фетровая шляпа с перьями из мастерской мадам Буассене в Танжере — piecede-resistance[69], как, по ее словам, называли тогда эти шляпы в оккупированной Франции. Мой наряд завершали туфли из крокодиловой кожи на высоком каблуке, купленные в лучшем обувном магазине на бульваре Пастера. В руках я держала сочетавшуюся с ними сумочку и перчатки из телячьей кожи, крашенной в цвет серого жемчуга. Несколько мужчин обернулись, провожая меня взглядом, но я осталась невозмутима.

Шедший следом носильщик вез на тележке мой несессер, два чемодана «Гояр» и несколько шляпных коробок. Остальной багаж — домашняя утварь и ткани — должен был прибыть на следующий день. С переправой через пролив не возникло ни малейших проблем: на всех документах для прохождения таможни стояли самые внушительные печати, какие только можно себе представить, — министерства иностранных дел Испании. Сама я прилетела на самолете — это был первый полет в моей жизни: с аэродрома Сания-Рамель — в Табладу в Севилье; из Таблады — в мадридский Барахас. Я вылетела из Тетуана со своими испанскими документами на имя Сиры Кироги, но кто-то побеспокоился, чтобы в списке пассажиров эти данные не фигурировали. Во время полета я достала маленькие ножницы из дорожного швейного набора и, разрезав старый паспорт на множество мелких кусочков, завязала их в носовой платок: в конце концов, этот документ был получен во времена республики и вряд ли мог мне пригодиться в Новой Испании. Я приземлилась в Мадриде с новеньким марокканским паспортом. Согласно ему, я являлась жительницей Танжера; там была моя фотография и новое имя: Харис Агорис. Взятое наобум? Вовсе нет. Это были мои собственные имя и фамилия, только записанные наоборот. И с буквой «х», которую некогда, с подачи соседа Феликса, я добавила к имени Сира, чтобы дать название своему ателье. Это, конечно, не арабское имя, но оно звучало необычно и не вызвало бы подозрений в Мадриде — здесь не имели ни малейшего понятия, как звали людей на мавританской земле, где-то там, в Африке.

В дни перед отъездом я в точности следовала инструкциям, изложенным в длинном письме Розалинды. Связалась с указанными людьми, чтобы получить новые документы. Выбрала лучшие ткани в упомянутых магазинах и попросила доставить их вместе с соответствующими счетами по адресу неизвестного мне человека. Снова отправилась в бар Дина и заказала там «Кровавую Мэри». Решив ответить отказом, я должна была попросить простой лимонад. Бармен подал мне коктейль с непроницаемым лицом. Потом, словно нехотя, завел разговор о том о сем: вчера вечером во время урагана упал навес, в следующую пятницу в десять утра придет американское судно «Джейсон» с английским грузом. Эта безобидная фраза дала мне необходимую информацию. В пятницу, в указанное время, я направилась в американское представительство в Танжере, располагавшееся в красивом мавританском особняке в самом центре медины. Я объяснила стоявшему на входе караульному, что мне нужно увидеться с господином Джейсоном. Тот поднял трубку внутреннего телефона и сообщил по-английски о моем прибытии. Получив распоряжения, он пригласил меня пройти в арабский внутренний дворик, окруженный побеленными арками. Там меня встретил служащий и молча провел по лабиринту коридоров, лестниц и галерей на крышу здания.

— Мистер Джейсон, — указал он на стоявшего поодаль мужчину и через мгновение исчез, сбежав вниз по лестнице.

У этого человека были невероятно густые брови, и звали его не Джейсон, а Хиллгарт. Алан Хиллгарт, военно-морской атташе британского посольства в Мадриде и координатор деятельности разведывательной службы в Испании. Широкое лицо, высокий лоб, темные волосы, разделенные прямым пробором и зачесанные назад с помощью бриллиантина. Качество его серого костюма из альпака было заметно даже издалека. Он уверенным шагом приблизился ко мне, держа левой рукой черный кожаный портфель. Представившись, он пожал мне руку и предложил полюбоваться открывавшейся с крыши панорамой. Она была действительно великолепна. Порт, бухта, Гибралтарский пролив и полоска земли вдалеке.

— Испания, — произнес Хиллгарт, указывая на горизонт. — Такая близкая и такая далекая. Что ж, присядем?

Он указал на скамейку из кованого железа, и мы устроились на ней. Из кармана пиджака он вытащил металлическую коробочку с сигаретами «Гравен А», и мы закурили, глядя на море. Было довольно тихо, лишь время от времени раздавались возгласы на арабском, доносившиеся с ближайших улочек, и слышались пронзительные крики чаек, пролетавших над пляжем.

— В Мадриде почти все готово к вашему приезду, — наконец объявил Хиллгарт.

Он безупречно говорил по-испански. Я промолчала, мне нечего было сказать: я хотела лишь услышать его указания.

— Мы сняли для вас помещение на улице Нуньес-де-Бальбоа. Вы знаете, где это?

— Да. Я долгое время работала неподалеку.

— Госпожа Фокс сейчас обставляет и готовит его. Разумеется, через третьих лиц.

— Да, я понимаю.

— Мне известно, что она уже ввела вас в курс дела, но, думаю, не лишним будет повториться. Полковник Бейгбедер и госпожа Фокс находятся сейчас в сложной ситуации. Со дня на день он может лишиться поста министра, и для нас это очень большая потеря. Господин Серрано Суньер, министр внутренних дел, отправился в Берлин, чтобы встретиться с Риббентропом, министром иностранных дел Германии, а потом — с Гитлером. То, что сам Бейгбедер остался в это время в Мадриде, говорит о чрезвычайной шаткости его положения. Между тем полковник и госпожа Фокс оказывают нам неоценимую помощь, обеспечивая нужными контактами. Разумеется, все это происходит в условиях строжайшей секретности. За ними обоими пристально наблюдают агенты из, так скажем, не слишком дружественных нам организаций.