Вечером 5 февраля в эту сложную, невидимую глазу систему встроился новый участник – дирижабль с сидящим на ключе радистом Черновым. В первый раз он вышел в эфир на волне 88,24 метра в 20:30, через 50 минут после взлёта с Долгопрудной, – вызывал радиостанцию Эскадры дирижаблей.

Бортрадиста «СССР-В6» обеспечили вполне современной радиоаппаратурой: в дополнение к уже имевшейся на борту «Онеге», состоявшей из приёмника типа УС и длинноволнового передатчика[252], перед самым вылетом установили 40-ваттную коротковолновую радиостанцию МРК-0,04, позволявшую работать в диапазоне волн от 60 до 120 метров.

Официальный позывной сигнал дирижабля – РАБАЗ/RABAZ – для экономии времени и сил сократили по первой и последней буквам до РЗ, а привычные к жаргону радисты переделали в «Романа-Зинаиду» или «Романа-Зину». Под этим «псевдонимом» корабль и фигурировал в радиограммах и сводках. Все сообщения, касающиеся перелёта, шли по разряду «Экватор», что означало сверхсрочность. Впрочем, этот режим распространялся на весь радиообмен, связанный со спасательной операцией.

Выхода дирижабля в эфир ждали десятки человек. Ещё утром 5 февраля Ушаков разослал полярным радиостанциям Главсевморпути распоряжение начать приём передач «Романа-Зины» с 13:00[253].

Архангельск, Амдерма, Баренцбург, Белый, Вайгач, Диксон, Мыс Желания, Маточкин Шар, Русская Гавань, остров Рудольфа, бухта Тихая, Югорский Шар, Малые Кармакулы, радисты «Мурманца» и «Таймыра», Грумант-сити на Шпицбергене – все они, получая радиограммы с борта корабля, обязаны были передавать их вне всякой очереди в адрес штаба перелёта в Москве.

Несколько позже, в полдень 6 февраля, на Северном флоте были открыты четыре радиовахты, слушавшие РЗ. Все принятые сообщения также подлежали немедленной трансляции дежурному по «Экватору» в Мурманск.

«СССР-В6» летел, окутанный паутиной радиовнимания, незримой поддержки. Вот только уберечь его от столкновения она никак не могла.

Для передач дирижаблю на участке Москва – Мурманск с момента вылета назначались московские передатчики Главсевморпути (позывной «РБО») и Наркомсвязи («РИБ»). Они должны были держать с «Романом-Зиной» непосредственную связь до ослабления сигнала и вступления его в связь с Мурманском. Там эстафету предстояло принять станциям Наркомсвязи («РЖС») и Наркомвода («УМЖ 1»), а на участке между Мурманском и дрейфующей станцией к ним добавлялся передатчик Баренцбурга («УКС»).

Для передач с борта корабля определялись основные, резервные и аварийная частоты. С 5 до 18 часов московского времени он должен был работать на волне 45,11 метра (резервная 61,98 метра), а в остальное время использовать волну 88,24 метра (резервные 61,98 и 45,11 метра). При неисправности коротковолнового передатчика «Роману-Зине» предписывалось выходить в эфир на волне 900 метров, а аварийной волной назначалась 600-метровая.

Всем станциям вменялось в обязанность вступать в связь с дирижаблем не иначе как по его требованию или приказу штаба операции, а также безоговорочно выполнять распоряжения, поступающие с борта корабля.

За сутки полёта «СССР-В6» передал несколько десятков радиограмм, большей частью технических: радист Чернов связывался с коллегами, чтобы проверить наличие и качество связи, договориться о переходе на другие частоты, о времени сеансов связи. Менять частоты приходилось постоянно: прохождение радиоволн – вещь капризная, а 6 февраля, по-видимому, сказалась разыгравшаяся с утра магнитная буря.

Ни одна из радиостанций не услышала всех радиограмм с борта дирижабля, только какую-то их часть. Иногда случалось и так, что текст приходилось склеивать из двух фрагментов, принятых разными станциями, к примеру, начало приходило в штаб из Амдермы, а конец – из Мурманска.

По-видимому, наибольшее количество сообщений от РЗ принял пункт связи в Кировске. Там впервые обнаружили его в эфире 5 февраля в 20:30, вскоре после взлёта, и вели до самого конца. «Работа радиста очень хорошая и чёткая» – так охарактеризовали передачу с борта «СССР-В6» кировские связисты для правительственной комиссии. Жаль, что Чернов уже не услышал этой похвалы от коллег.

Из содержания радиограмм видно, что по каким-то причинам он так и не сумел наладить приём ни одной из двух назначенных для связи коротковолновых радиостанций Мурманска, хотя усиленно звал их в эфире. Это было важно для Гудованцева, который хотел напрямую пообщаться с кильдинской площадкой, с Ободзинским, передать или узнать что-то важное, но что – неизвестно.

Там же в Кировске приняли и последнюю радиограмму флагмана Эскадры. Это было 6 февраля в 18:55, и уже в 18:56 радист Городецкий транслировал её в Москву, в штаб перелёта. Отсюда и взялось время 18:56, появившееся в сообщении ТАСС. Время верное, и это была действительно последняя радиограмма из зафиксированных в сохранившихся документах, однако в ней нет ничего о благополучном ходе полёта – это чисто техническая передача: Чернов в который раз безуспешно вызывал мурманские станции РЖС и УМЖ 1.

В переводе с радиожаргона текст сообщения означает: «РЖС, я Роман-Зинаида. УМЖ 1, слушаю вас на резервных [волнах], я Роман-Зинаида, УМЖ 1 и РЖС, я Роман-Зинаида, пожалуйста, РЖС слежу на [частоте] 61 [метр], а УМЖ 1 на 46 метров. Перехожу на приём».

К сожалению, невозможно понять, где в это время находился дирижабль и что происходило на борту.

После этого передатчик «СССР-В6» замолчал навсегда. Причины прекращения радиосвязи за 50 минут до предполагаемого времени катастрофы неизвестны, и едва ли их можно достоверно установить спустя 80 лет. Специалисты считают крайне маловероятным, что на борту одновременно вышли из строя все передатчики. Однако даже если Чернов и продолжал что-то передавать в эфир, его уже нигде не слышали.

Последняя радиограмма, принятая от «СССР-В6» в 18 часов 55 минут 6 февраля 1938 года (Ист. илл. 11)

Возможно, дело в том самом всплеске активности магнитной бури, способной в приполярных широтах нарушить радиоконтакты в коротко- и средневолновом диапазонах, в которых и работали все радиостанции дирижабля.

Однако всё может быть гораздо проще: согласно установленному порядку радиообмена во время полёта дирижаблю рекомендовалось вести передачу преимущественно с 45-й по 55-ю минуты каждого часа. Не исключено, что с момента отправки радиограммы в 18:55 и до самого столкновения в 19:45 ни у командира, ни у радиста не возникло необходимости вновь выйти в эфир и 50-минутное молчание было не отсутствием, а самым обычным перерывом связи.