верила. А вы не поверили бы? – дерзко спросила она. – Он бьет Фрэнка по лицу прикладом, в тот же вечер угрожает убить нас обоих, говорит, что свадьбы не будет, потому что не будет Фрэнка, звонит мне и говорит, что убьет Фрэнка, а выйдя из тюрьмы, куда я его засадила, просит всех передать, что он должен убить Фрэнка и в следующий раз будет умнее.

Она жадно затянулась сигаретой.

– Да, я думала, папа снова прибегнет к насилию. И уже точно будет умнее.

Она занервничала. Я оставил в покое отца.

– Ваша подруга Нэнси знала, что вы снова встречались с ее парнем? – спросил я. Патрисия покачала головой.

– Вряд ли. После этого фиаско в мотеле мы разругались. Пару дней спустя она позвонила и реально на меня наехала. Она злилась, потому что в тот вечер Лэнни должен был быть с ней, а она оказалась в постели со старым рыбьим глазом Романом. Я сказала ей, что не понимаю, в чем дело, она так нализалась, что не поняла бы, если бы ее трахнул горбун из «Нотр-Дама». В любом случае, отвечая на ваш вопрос, думаю, знай она, что я звонила Лэнни, она подняла бы шум и из-за этого тоже.

– Вы вообще виделись или разговаривали с Нэнси после этого звонка?

– Нет. В следующий раз я подумала о ней, только узнав, что она донесла на меня за убийства.

Я делал записи ручкой Патрисии и в ее розово-фиолетовом блокноте, потому что свою ручку и блокнот мне приносить в тюрьму не разрешалось. Перед посещением я по телефону диктовал Патрисии список всего того, что ей надо принести с собой на свидание. Это избавляло меня от необходимости много чего запоминать, давало ей время подумать о том, о чем я хотел поговорить, на случай, если она пожелает наложить на что-то вето. Мы договорились, что она будет говорить только о том, о чем хочет, без малейшего давления с моей стороны. Я спрашивал, о чем хотел, она отвечала то, что хотела ответить.

До сих пор все шло нормально. Патрисия провела меня по той же самой земле, по которой она прошла с сестрой Берк, с самого раннего детства до периода сексуального насилия Гаса Латини, а потом к Фрэнку Делуке. Временами казалось, что она хотела поговорить, ее слова поднимались, как пузыри под водопадом, и она словно избавлялась от одного неприятного воспоминания за другим. Но по мере того, как мы все ближе и ближе подходили к убийствам и тому, что к ним привело, я чувствовал, что постепенно у нее пропадало желание говорить, появилась едва уловимая, но определенная сдержанность.

В какой-то момент, когда я поставил под сомнение один из ее выводов, она стала враждебной.

– Послушайте, я вас не знала, – огрызнулась она. – Я не просила вас приходить пятнадцать лет спустя и портить мне жизнь своей проклятой книгой.

– Патрисия, я не порчу вам жизнь, – сказал я. – Вы сами ее давным-давно испортили.

– Когда я начинала беседы с вами, я не хотела, чтобы дело зашло так далеко, – пожаловалась она. – Я не собиралась вам так много рассказывать. Знаете, на самом деле это дерьмо мне не нужно, вы или ваша книга мне не нужны.

– Послушайте, – спокойно сказал я ей, – вам чертовски повезло, что у вас есть я, вы просто еще этого не понимаете. Рано или поздно кто-то напишет о вас книгу. Несколько минут назад вы упомянули, что вы были в отчаянии. Вам пришлось бы по душе, если бы я был каким-то принстонским засранцем из Лиги Плюща, чье худшее отчаяние – когда на брюках молния заела? Я понимаю вас, понимаю Коломбо и понимаю Делуку. Я с тех же улиц Чикаго, что и вы, только ко мне они были куда суровее, чем к кому-либо из вас, мой старик никогда не перевозил меня в пригород, на этих улицах я оставался в течение долгого, очень долгого времени. С отчаянием я познакомился, как и вы, на собственной шкуре. Я знаю, что значит оказаться так глубоко загнанным в угол, что идешь на все, чтобы из него выбраться, снова задышать. Немногие авторы поймут такое эмоциональное состояние, большинство из них даже не попытаются: они будут смотреть на вас, как на какое-то исчадие ада, какое-то чудовище. Скажут, что вы родились злой, на чем и успокоятся. Вы хотите, чтобы окончательный приговор вам был: Патти Коломбо – вырожденка?

Ее молчание подсказывало мне, что этого она не хотела.

Такого рода противостояние неизбежно вспыхивает, когда один человек подходит к сути другого слишком близко. Со мной такое случалось прежде, с другими людьми. Но с Патрисией мне всегда удавалось его обходить и возвращаться к нашей работе, потому что мы оба знали, что эту работу необходимо сделать.

– Хорошо, – говорила Патрисия, закуривая десятую, пятнадцатую или двадцатую за свидание сигарету. – О чем вы хотите поговорить сейчас?

– Давайте еще поговорим о Лэнни Митчелле. Что случилось после того, как Лэнни предложил убить ваших родителей?

Патрисия опустила взгляд и посмотрела на столешницу, глаза у нее сузились, когда она снова обратилась к кошмарам своих воспоминаний.

36

Ноябрь 1975 года

Самым неподходящим элементом союза Патрисии Коломбо и Лэнни Митчелла, и самым ироничным, был тот факт, что это оказались первые взрослые отношения Патрисии, и, вступая в них, она была до конца честна. С Лэнни она была полностью и безоговорочно искренна, как ни с кем за последние несколько лет: ни с родителями, ни с подругами, ни с учителями, ни с коллегами, ни даже с любовником, заботу о котором провозглашала важнее жизни. Теперь, оказавшись на грани жизни и смерти, она решила, что должна властвовать правда, – и присягнула в верности убежденному, привычному и усердному лжецу, каким он впоследствии признал себя под присягой.

Для Лэнни Митчелла, когда он общался с женщиной, которую хотел соблазнить, обмануть или иным образом использовать, правды просто не существовало. Вряд ли он когда-либо сказал Патрисии хоть слово правды. Когда она спросила его, почему он «старается» для Романа, он сказал: «Ну, я был заместителем шерифа округа Кук, но меня уволили. У Романа есть связи, и я жду, когда он вернет меня на службу». Тогда Патрисия впервые осознала, что он не был действующим полицейским.

Когда она спросила, сколько обычно стоит «устранение», он сразу же назвал цифру. «Текущая цена