Она кусает меня за мочку уха.

– Я хочу тебя, – говорит она. – Я хочу тебя больше, чем когда-либо чего-либо хотела.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть ей в лицо. Ее глаза ласковые и настойчивые, губы надуты от нестерпимого желания.

Да кого, черт возьми, я обманываю? Я не могу устоять перед ней, не могу противостоять ее желаниям, никогда.

– Ты со мной честна? – спрашиваю я, желая убедиться.

– Да.

Я ввожу головку своего обнаженного члена в ее влагалище и встречаюсь с ней взглядом.

– Поцелуй меня, – прошу я. – Целуй, пока принимаешь меня.

Она целует меня с рвением школьницы, открывает рот и ищет мой язык своим, и с минуту мы балансируем на грани греха, наши языки сплетаются и ласкают друг друга, а мой член проникает в нее всего на несколько дюймов.

– Я словно становлюсь другой, – говорит она мне в губы. – С тобой я становлюсь больше похожей на себя.

И мне этого достаточно. Я смирился с любовью к ней, смирился с этим стремительным, безрассудным чувством.

Я толкаюсь внутрь.

Ничто не разделяет нас.

Вообще ничто, кроме Бога, нарушенных обещаний и двух жадных, тянущихся друг к другу сердец.

Я впиваюсь зубами в нежный изгиб между шеей и плечом, и она тихо и удовлетворенно стонет.

– Я чувствую тебя, – произносит она с некоторым удивлением. – Чувствую твою кожу. Твой жар.

Мои колени вот-вот подогнутся, пока я погружаюсь в нее. В глазах мелькают искры, мне не хватает воздуха, тело натянуто, как тетива лука, и я сгораю в своей собственной страсти прямо здесь, перед Богом, со спущенными до бедер штанами и с Его монахиней, прижатой к стене.

Нежно и в то же время агрессивно я толкаюсь в лоно Зенни, лаская головкой члена ее матку, и меня трясет от этого чувства и от самой идеи. Я испытываю взрыв ощущений: ее влажная тугая киска, нежные, упругие изгибы ее тела, скрытые под складками платья, и опухший от возбуждения клитор, трущийся о мой член, и шелк повсюду, ее многослойный подол скользит по моим рукам, шуршит и колышется, и пышные холмики ее грудей вздымаются под шелковым лифом.

– Тебе это нравится? – хрипло спрашиваю я, глядя ей в лицо, а она смотрит на меня сверху вниз со слабым румянцем на щеках и приоткрытым ртом. – Тебе нужно было прокатиться на моем члене, детка?

– Да, – выдыхает она, двигая бедрами вместе со мной, изгибаясь и извиваясь всем телом. – Боже. Я безумно в этом нуждалась.

– Почему?

– Хотела ощутить тебя внутри… черт возьми, да, боже… так хорошо.

– Черт, – стону я, напрягая член внутри нее просто для того, чтобы почувствовать, как растягиваются и сжимают меня ее тугие мышцы. – Черт возьми, да, невероятно.

Она снова извивается в моих объятиях, откидывая голову назад и обнажая грациозную, нежную шею.

– Вот так, милая, – подбадриваю ее, зачарованно наблюдая, как на ее хрупком горле бьется жилка в такт бешеному пульсу страсти. – Бери то, что тебе нужно. Используй мой член, чтобы снова получить удовольствие.

Зенни открывает рот в еще одном безмолвном крике, она – извивающийся в моих объятиях ангел, падающий с небес и одновременно достигающий экстаза. Всхлипывая, она судорожно произносит: «Я люблю тебя» – и погружается прямо в пасть ада, содрогаясь всем телом от недозволенного греха в объятиях грешника в том самом платье, которое надела на встречу с Богом.

Я говорил, что изменился? Я солгал.

Я собираюсь наполнить монашку недельным запасом боли, гнева и одиночества. Собираюсь прижать свой член к ее упругой матке и завладеть ею изнутри. Собираюсь трахнуть ее в этом свадебном платье, которое предназначено не для меня, и трахать ее до тех пор, пока не закончатся силы.

Что я и делаю.

Я жестко насаживаю ее на свой член, растягиваю ее киску вокруг своей мощной эрекции, пока Зенни не начинает дрожать в моих объятиях от третьего оргазма, а затем позволяю себе кончить.

Я избавляюсь от одиночества и потери. Я освобождаюсь от контроля и хаоса.

И с судорожным стоном я кончаю в нее несколькими долгими, горячими толчками, изливая недельный запас спермы. Ее столько, что я чувствую, как она вытекает из нее, как размазывается между нами, и я представляю себе самые грубые, непристойные вещи: заставить Зенни истекать моим семенем, сделать ее беременной. Ужасные мысли, но это все, о чем я могу думать, пока пульсирую и заполняю ее лоно. Эти мысли переполняют мой разум наравне с ароматом роз на ее шее, в которую я уткнулся лицом.

Я понимаю с сожалением, что все закончилось слишком быстро. Мои последние моменты близости с Зенни пролетели стремительно, и не я успел за них ухватиться, они буквально просочились сквозь пальцы.

Кажется, Зенни думает то же самое и крепко прижимается ко мне, вцепившись руками в мою футболку и обхватив ногами мою талию, ее пятки упираются мне в спину. Мы спускаемся с вершины экстаза вместе, мокрые от пота, дрожащие и на какое-то время исцеленные. Я готов расплакаться от такой несправедливости.

– Пора, детка, – неохотно бормочу я, помогая ей опуститься на ноги. Обнимая ее, я испытываю райское блаженство, но ее ждет другой рай, и я не могу все испортить.

Я помогаю ей вытереться салфетками, поправить трусики, платье и волосы, и единственным свидетельством того, что только что произошло, остается едва заметный румянец на ее щеках и груди и мое семя внутри нее, о котором не узнает никто, кроме Бога.

А потом все предлоги заканчиваются. Ей пора давать обеты, а мне пора уходить.

Целую ее в последний раз, долго и нежно – ее мягкие губы податливы под моими, – а затем выпрямляюсь.

– Я люблю тебя, – говорю ей. – И всегда буду любить.

– Ты не собираешься остаться? – спрашивает она, и ее губы дрожат. – Не будешь присутствовать?

– Думаю, я был очень терпелив, учитывая все обстоятельства, – отвечаю я. – Но наблюдать, как ты отказываешься от своей любви ко мне и отдаешь свое сердце другому? Даже если этот другой – Бог? Я этого не вынесу, Зенни. Я не могу этого сделать.

По ее щеке скатывается слеза, за ней еще одна и еще.

– Я не была добра к тебе, правда?

Я отвожу взгляд.

– Ты была очень добра…

Она качает головой и печально улыбается сквозь слезы.

– Нет. Не была. Я не знаю, могу ли извиниться за все те случаи, не думаю, что они были ошибкой, но я знаю, что иногда я была… чрезвычайно противоречива. То горяча, то холодна.

– У тебя были причины