– Да, – соглашается она.

– И это было бы безумием – здесь, в этой комнате, так близко к часовне. – Я встаю, увлекая ее за собой.

– Да, – говорит она, обхватывая ногами мою талию и обвивая руками шею. – Полное безумие.

Я подхожу к двери этой комнатушки, закрываю и запираю ее на ключ. Я не знаю, что чувствую, а может, знаю, но чувств слишком много, и невозможно уследить за всеми сразу. Мне стоит остановиться, потому что в конечном итоге нам станет еще больнее, я ведь старше и опытнее и должен вести себя соответствующе, я должен опустить ее на пол.

Я не хочу отпускать ее. Не хочу останавливаться.

Если это моя последняя возможность обладать ею, я приму ее, проливая слезы.

– Эта маленькая монашка хочет быть оттраханной? – рычу ей на ухо, прижимая ее к стене. – Эта миленькая киска уже проголодалась?

Зенни запрокидывает голову назад, когда я нежно прикусываю ее шею, следя за тем, чтобы не оставить следов, которые ей потом пришлось бы объяснять, но достаточно сильно, чтобы заставить ее охнуть и задрожать. Под юбкой ее свадебного платья я нащупываю ее трусики и отодвигаю их в сторону, погружая два пальца в ее влагалище. Она влажная, чертовски влажная и восхитительно мягкая, и внезапно мне хочется полакомиться ею, я должен ощутить ее на своем языке.

Я позволяю ее ногам соскользнуть с моих бедер и ставлю Зенни на пол. Ее разочарованный стон, когда мои пальцы покидают ее влагалище, сменяется прерывистым вдохом, когда я тянусь к подолу ее платья. Другой рукой беру ее за запястье и прижимаю ладонь к ее губам, строго глядя на нее.

– Тихо, милая. Ты ведь не хочешь, чтобы все знали, что ты здесь трахаешься в своем красивом платье?

Она качает головой, широко раскрыв глаза и крепко зажимая рот рукой.

И это хорошо, потому что в тот момент, когда я опускаюсь перед ней на колени, из-под ее ладони вырывается низкий стон предвкушения. Стон, который я ощущаю всем своим существом, вплоть до кончика члена.

Я провожу языком по нижней губе, задираю подол ее платья и снимаю с нее простые белые трусики. Я жажду вкусить ее соки. Жажду облизать ее киску. Втянуть губами ее клитор.

И вот она предстает передо мной обнаженная, самая драгоценная ее часть. Опрятный треугольник темных кудряшек, спелый бутон ее клитора, выглядывающий из-под чувствительной кожи. И, открывая ее для себя большими пальцами, я вижу, как мягкие лепестки, которые я так люблю, раскрываются, являя взору ее скользкую, тугую сердцевину.

– Тебе было плохо? – бормочу я, задумчиво потирая ее клитор. – Закинь ногу мне на плечо, милая. Сейчас Шон все исправит.

Из-под ее ладони вырывается звук, очень похожий на «о боже, о боже», – но она все равно закидывает ногу мне на плечо, предоставляя доступ к своей сердцевине. Я утыкаюсь носом в ее кудряшки и глубоко вдыхаю, пытаясь запомнить кисло-сладкий, с землистыми нотками запах. Я стараюсь запомнить все: ее первый вкус, распускающийся на моем языке, ее подающиеся вперед и ищущие мой рот бедра, ее вздохи и судорожное дыхание, когда я всерьез начинаю ласкать ее своим ртом.

Ее складочки такие мягкие. Такие нежные. Как будто она может растаять прямо у меня на языке, и я прилагаю все усилия, чтобы заставить ее сделать это. Я посасываю и облизываю клитор, кружу языком у ее входа и вонзаю его внутрь. Медленно подключаю к ласкам свои пальцы. Удовлетворенно рычу, когда Зенни зарывается руками в мои волосы и притягивает мою голову ближе. А когда она начинает трахать себя, объезжая мое лицо, я стону и тянусь рукой вниз, чтобы сжать свой член, иначе кончу через секунду.

Ладно, может быть, через минуту.

И все это время она трахает мое лицо как в последний раз, как будто у нее больше не будет возможности удовлетворить свою киску ни на чьем лице, – чего действительно больше не будет.

– Шон, – выдыхает она вокруг своих пальцев. – О черт, Шон.

И кончает так красиво. Великолепно. Извивающаяся, мокрая, задыхающаяся, счастливая маленькая монахиня.

Я жду, когда она спустится, ухаживая за ней на вершинах и в долинах, пока ее тело не становится полностью мягким и податливым под моими губами, а затем я встаю, вытирая рот рукой. Ее глаза сверкают, когда она следит за моим движением, задерживаясь на моих влажных губах. Я кривлю их в ухмылке.

– Тебе это понравилось? – спрашиваю я, наклоняясь ближе и касаясь кончика ее носа своим. – Ты довольна, что об этой бедной киске позаботились?

– Да, – счастливо вздыхает она. – О да! Пожалуйста… – она тянет меня за футболку, пытаясь добиться поцелуя, а я дразню ее, отказывая в этом, отворачивая голову всякий раз, когда она старается дотянуться до моих губ. – Шон, пожалуйста, ты мне нужен.

За это я позволяю ей поцеловать меня, позволяю ей с любопытством слизать свой собственный вкус с моих губ.

– Скажи, что любишь меня, – бормочу ей в губы. – Скажи это еще раз.

– Я люблю тебя, – выдыхает она и тут же ахает, потому что я подхватываю ее и прижимаю спиной к стене одной рукой, а другой вынимаю свой член. Услышав, как она произносит эти слова, я становлюсь безумным и ручным одновременно, диким и безмятежным. Я мог бы слушать ее признания в любви всю оставшуюся жизнь, мог бы жить только на одном звуке этих слов, мог бы…

Подождите. Вот черт.

– У меня нет презерватива, детка. Прости. – Я начинаю опускать Зенни на ноги, но она цепляется за меня.

– Не останавливайся, – просит она. – Мы уже трахались без презерватива, так какое это имеет значение?

– Обнаженный член в твоей киске может привести к совершенно другим проблемам.

– Я принимаю противозачаточные, – возражает она.

– Я не собираюсь рисковать твоим будущим из-за этого, – решительно возражаю я. Мой член протестующе пульсирует между зубцами молнии, но я его игнорирую. – Ты стоишь большего. Ты стоишь всего мира.

– Шон Белл, – говорит она, и ее голос внезапно становится резким, а не просто немного строгим. Я встречаюсь с ней взглядом. – Если я стою всего мира, тогда я заслуживаю быть услышанной. Меня устраивает риск.

– Зенни, черт побери. Видит бог, я хочу прижать тебя к стене и трахать до тех пор, пока мы оба забудем свои имена. – Я снова дрожу, все еще крепко держа ее в своих объятиях, и когда она слегка меняет положение, чтобы устроиться поудобнее, головка моего члена скользит по ее влажной сердцевине. Я мучительно втягиваю воздух сквозь