Мне хотелось ударить его, но я лишь негромко сказал:

– Отойди от колонны.

Собственный голос показался мне громким.

Едва Актор открыл рот, чтобы ответить, земля содрогнулась и загудела, огромный кусок, отвалившийся от капители, ударился о землю возле него. В кухне зазвенели горшки, из дворца донеслись вопли, визг и молитвы. Окружавшие нас танцоры взывали, обращаясь, должно быть, сразу к сотне богов, известных на Бычьем дворе; чужаки, пав ниц, закрыли голову руками, любовники укрывали друг друга. Актор от удивления раскрыл рот, так что можно было пересчитать все зубы.

Какой-то звук привлек мое внимание, и я поднял руку, призывая к молчанию. И тут лишь услыхал в глубоких недрах под своими ногами глухой и грозный, знакомый мне понаслышке рев земного быка в его потаенной пещере. Все притихли, друзья взялись за руки. Земля успокаивалась, и звук замирал в отдалении. Голова моя чуть прояснилась, и я смог заговорить громче:

– Слушайте! Бог возле нас, помолимся же ему.

И, обратив руки ладонями к земле, воззвал:

– Колебатель земли, Отец быков, ты знаешь всех нас. Мы – твои дети, мы – твои маленькие телята, плясавшие перед тобой. Ты слышал поступь наших ног, впитывал в песок капли нашей крови. Мы брали быка за рога, прыгали через него ради тебя и не убегали, чтобы ты мог возрадоваться. Здесь сотворилось зло, но не мы ему виной. Мы жили в твоей руке. Помоги же нам теперь в нашей нужде.

Так я молился, и те, кто не был посвящен в тайну, думали, что я просил бога пощадить нас на арене. Но он-то знал мои мысли. Я ощутил, как слова мои достигают чрева земли – сквозь плиты Бычьего двора и подземелья под ними. Сквозь каменные обломки, в которые превратились прежние лабиринты, сквозь девственную землю и живую скалу – туда, к священной пещере, где темный владыка стоит в обличье быка и длинные рога венчают низкое чело, а глаза рдеют кровавыми углями.

В крепость вернулась тишина. Все обитатели Бычьего двора толпились вокруг, поглядывая на меня и перешептываясь. Позже разговоры и игры возобновились. Взъерошенные петушки нашли противника, прыгуны направились к деревянному быку. Я воспользовался советом Актора и лег. Но все же мне было не по себе: подстилка казалась неудобной, хотелось подняться на ноги. Наконец я встал, посмотрел петушиные бои, сыграл с «журавлями» в пять пальцев. Но голова все болела, словно бы землетрясение не сумело снять с нее тяжесть. Дух мой был подавлен, и неожиданно дрожь прошла по моему телу; мне даже подумалось, что начинается лихорадка. Я прикоснулся к ране – она не пульсировала, была прохладной, да и лицо мое не горело. В последний раз я болел в детстве и успел забыть, как себя ощущают в подобных случаях.

«Неужели меня отравили?» – подумалось мне. Но никому из плясунов отдельно еду не готовили: все брали ее из общего котла. Я не ощущал боли ни в груди, ни в желудке, конечности мои не тряслись. И все же некий ужас сковывал меня и свет перед глазами был закрыт пеленой.

Принесли ужин, я взял себе баранью ногу; незачем остальным танцорам видеть, что после утренней встряски на арене я целый день отказываюсь от еды. Слуги-критяне убрали остатки трапезы и принесли вино, обмениваясь с танцорами слухами и сплетнями, как заведено на Бычьем дворе. Я слушал вполуха, как они обсуждают ночной праздник: наступило весеннее полнолуние, и женам предстояло танцевать в замысловатых ходах, выстроенных Дедалом. Но тьма не оставляла меня, и я решил: «Это тень Миноса жалуется на обман. Здесь он мог бы назвать своим сыном, пожалуй, только меня. Он хочет, чтобы я похоронил его, открыв путь через Стикс. Потерпи, бедный царь, я помню о тебе».

Чаши с разбавленным вином шли по кругу. Все хохотали. А я злился на них, злился на это веселье. Небо за высокими окнами розовело от множества факелов. Я услышал голоса флейт, пение струн, мне хотелось лишь одного – чтобы они умолкли. Старик-слуга, устраивавший стол в Бычьем дворе, наверное, с полвека, подошел к кувшинам с вином, и Меланто поинтересовалась, что говорят о смерти Геракла. Я встал, чтобы тоже послушать.

Он тихо ответил:

– Людям это не нравится. Не нравилось вчера, а сегодня нравится еще меньше. Все говорят, что без жульничества не обошлось – быка опоили. Имен не называет никто – осторожности ради, но все твердят, что ты, Тесей, сохранил им заклады. Правда, сегодня уже ропщут, что это не сулит ничего хорошего, говорят: земной бык не потерпит, чтобы ему крутили хвост даже самые важные люди. С тех пор произошло два толчка, особых разрушений нет, но все видят в этом недобрый знак. А теперь еще и гавань…

Я буквально подпрыгнул на скамье и спросил:

– Гавань? Что там произошло?

– Ты бы лучше полежал сегодня, – отвечал он, – а то очень уж плохо выглядишь.

– Гавань! Говори, что там происходит! – Мною словно овладело безумие, я мог бы голыми руками вырвать у него ответ, и все же опасался услышать новость.

– Тихо, парень! – велел он. – Тебя сегодня точно по голове ударили. Сам я не видел, но гонец из Амниса сообщил, что морские воды опустились на полсажени и все корабли оказались далеко на берегу. Люди говорят, что это к несчастью.

Бычий двор закружился вокруг меня и померк… Возле моих губ оказалась чаша с вином, и старческий голос пробубнил:

– Выпей, поможет.

Распрямившись во весь рост, я стоял, цепляясь за край стола. Язык мой еще ощущал медовую сладость вина; меня окружали лица, открытые рты и глаза. Я отбросил чашу, она разбилась на плитах. Меня обхватили, словно бы я сам не мог устоять: мне казалось, что я превратился в пламя. Череп будто разошелся, выпуская мечущиеся языки синего огня. Мне не хватало воздуха, я набрал полную грудь и выдохнул. Волчий вой заполнил Бычий двор, и это был мой собственный голос.

На меня навалились, меня окружили – лица… руки… Я уже было поднял кулак для удара, когда передо мной появилось лицо Хрисы с ссадиной на щеке, она обняла меня за плечи, и в глазах моих просветлело. Уронив руку, я услыхал отзвуки собственного дыхания и какой-то уцелевшей ниточкой сознания подумал: «А она еще выросла, уже догнала меня».

Тут я услышал ее голос:

– Тесей! Скажи что-нибудь! Что с тобой? Ты знаешь всех нас, Тесей, мы – «журавли». Мы не причиним тебе зла. Все мы – твои люди.

Я яростно сопротивлялся безумию, мне казалось, что эта борьба буквально разорвет меня на части. Однако приходилось держаться, ведь никто, кроме меня, не мог спасти их. И я справился, хотя меня всего трясло. По сравнению с этой борьбой прежние схватки с быком представлялись детскими забавами, но я одолел безумие и понял, что могу говорить. Но сначала я схватил Хрису за руки и стиснул их: ее руки словно помогли мне вновь обрести себя.

– Хриса, – шепнул я, – позови «журавлей».

Послышались голоса:

– Погляди, все мы здесь.

Не выпуская ее ладоней, я смотрел Хрисе в глаза.

– Бегите! – с трудом выдавил я.

Все возопили: