Орущие физиономии приближались. Бык мчался к ограде. Теперь пора соскакивать, или он разобьет меня. Я выпустил рога; Аминтор подхватил меня и помог устоять, но силы оставили меня, и я понял, что достанусь быку, если он вдруг повернет ко мне. Изнемог и Аминтор, я слышал его всхлипывающее дыхание: «журавли» подбегали, задыхаясь, чересчур медленно, чтобы помочь. Я ожидал, что Геракл повернется у ограды и бросится на меня. Однако услышал только глухой удар, треск и крики. Бык угодил рогами в ограду.

Ограда была сделана из кедровых досок толщиной в руку, однако и она закачалась. Сверху посыпались орехи, сласти, опахала, упала даже комнатная собачонка. Один из рогов прочно засел в доске, бык с остервенением вырвал его и повернулся. Казалось, что вместе с ним повернулась вся арена. Я помнил только об одном: кровь моя пролилась, и, если я сейчас покорюсь, она достанется Матери Део.

Я стоял, раскачиваясь и задыхаясь. Аминтор подбадривал меня минойской бранью и ласковыми словами, то и дело призывая на помощь богов. Жертву поддерживать не разрешается. Бык подступал – медленно, как во сне. Я уже решил, что у меня кружится голова: приближение это казалось бесконечным. Огромные, пустые, налитые кровью глаза зверя заглянули в мои. Я собрал последние силы, пытаясь угадать, с какой стороны он ударит. Неожиданно голова быка опустилась к песку, зверь уткнулся в него мордой, колени его подогнулись. И, словно тонущий корабль, он повалился вперед и застыл в пыли.

Наступила тишина, сменившаяся раскатистой волной восклицаний удивления и трепета.

В глазах моих прояснилось, хотя я по-прежнему ощущал дурноту и слабость. Я понял, что моя кровавая рана неглубока. Теперь арена напоминала покрытый цветами сад: люди как безумные швыряли мне все, что имели: опахала, платки, бусы, цветы. «Журавли» окружили меня – грязные, в ссадинах и синяках, пыль покрывала волосы, по перепачканным лицам текли струйки пота. Формион прихрамывал; Хриса – как я узнал потом – в тот день была обязана ему своей жизнью. Когда она подошла бок о бок с Меланто, я увидел на лице Хрисы глубокую ссадину, из которой сочилась кровь; ей не суждено было вернуться на родину той свежей лилией, что оставила некогда Афины. Гелика перешучивалась с Фивой; как случается и на войне, она перепугалась до глубины души и рассталась со страхом, лишь когда в нем более не было смысла; Аминтор глупо улыбался – от слабости; сам я, столь же утомленный, наверняка выглядел не умнее. Теламон предложил мне опереться на его плечо, но я отмахнулся. Девушка, глядевшая на меня из святилища, была и без того перепугана; во всяком случае, я отсалютовал ей, стоя на ногах.

Она стояла на своем возвышении прямо и неподвижно. Краска проступила на лице, делая его кукольным, однако все подобающие обряды она завершила как надо. Я гордился этим самообладанием – она не предала нас; пусть ей не было дано ни пророческого зрения, ни слуха, решил я, однако из нее получится истинная царица.

Старина Геракл лежал, где упал. На голове его рассыпался букет брошенных сверху анемонов. Я поглядел на быка. Он затрясся, а когда конвульсии прекратились, на веки его опустились мухи. Сверху, где самые дешевые ряды чернели головами критян, донесся торжественный ропот – словно бы они увидели предзнаменование.

Мы направились к выходу. Я устал, но не настолько, чтобы не думать. Я знал, что священных быков охраняют надежно; простому человеку к их стойлам даже не подойти. Я поглядел на пустующее место Миноса и того, кто сидел возле него. Наш хозяин как раз принимал поздравления. Но я успел разглядеть его глаза, пока он не видел моих.

Там, где меня уже не могли видеть, я не стал проявлять излишней гордости и позволил унести себя. На Бычьем дворе знахарка омыла меня, перевязала ногу и дала горячий подкрепляющий напиток.

Актор смотрел на меня, насвистывая сквозь зубы. Глаза наши встретились. Он многозначительно поглядел на знахарку, молча кивнул и ушел.

Возле моей подстилки стояла Фалестра, уперев одну руку в бок, а другой почесывая голову. Я поманил ее к себе. Наклонившись, она посмотрела на меня – не как женщина на раненого мужчину, а как выжидающий в засаде воин. Я шепнул:

– Быка опоили.

Она кивнула.

– Надежно ли укрыто оружие? Астерион ничего не проведал? – спросил я, раздумывая, скоро ли он пришлет за мной и какую смерть уготовил.

Фалестра отвечала:

– Вряд ли он что-то знает, иначе бы оружия уже не было на месте. Все в порядке, не тревожься понапрасну: ты все равно ни на что не годен, пока не отдохнешь.

Я заметил, как она отгоняет от меня плясунов, подходивших поговорить. Фалестра не была дурой; она понимала, что времени для отдыха у меня, скорее всего, больше не будет. Лежа я обдумывал ее слова, хотя мыслям мешали усталость и зелье, что дала мне знахарка: «Астерион не может знать, что я убил Миноса, иначе бы открыто предал меня смерти. Едва ли ему известно и об оружии, тогда бы оружия у нас уже не было. Но что, если он проведал о нас с повелительницей? Или понял, о ком говорят ее предсказания? Или же допросил Перима или сыновей? Что известно ему?»

Так думал я, против желания впадая в дремоту. Я вновь услышал крик критян: это бог сразил быка и поверг зверя к моим ногам.

«Нечего сомневаться, – решил я, – бог действительно помог нам».

Казалось, я все еще ощущаю его присутствие, торжественную угрюмость, рядом с которой таким неуместным казался мне шум Бычьего двора. Так, за размышлениями, я и уснул. Мне снилось детство, полдневный покой в святилище и говор ручья.

Проснулся я, когда уже засветили огни и танцоры усаживались за еду. Аминтор, должно быть ожидавший, когда я открою глаза, тут же подошел и спросил, что мне принести. Я сел – через силу – и поинтересовался, что слышно о смерти Миноса.

Он огляделся: возле нас никого не было, все ели.

– Ничего, Тесей. Кто рассказал тебе об этом? Можно ли доверять этому человеку? Сегодня говорят о другом. Утверждают, что, когда до южного ветра флот ушел к Сицилии, вместе с ним отправился и Минос, хотя это держали в тайне. Говорят, он решил взять остров внезапностью, чем и вызвано умолчание. В нижнем дворце молву опровергли, из чего следует, что она может оказаться справедливой.

Он принес мне еду – ячменный пирог и кусок сот. Опершись на локоть, я ел, гадая, когда же придет весть, что Минос погиб в Сицилии. Да, эта тварь умеет мыслить, решил я, и знает цену быстроте. Астерион отрицает этот слух – умно придумано, я бы не догадался до такого.

И тогда я подумал: «Выходит, ему по-прежнему необходимо время».

Явилась знахарка, ощупала меня, умастила маслом и размяла мои конечности: похлопывая, пощипывая и постукивая. Оглядела рану, произнесла заклинания и сказала, что все заживет. За столом танцоры беседовали за двукратно разбавленным вином: наступил последний час перед сном и дев уже увели. Я расслабился под ладонями старухи, ощущая, как растягивается в моем теле каждая жилка, как живее течет в нем кровь. Боль прошла, лишь рану пощипывало от вина да клонило в сон. Когда знахарка ушла, я повернулся, чтобы снова уснуть. И тут увидел Актора, остановившегося у моего ложа.