То было лето загородных прогулок и познания друг друга. Они гуляли, держась за руки, и он всегда изумлял ее своей силой, когда легко подхватывал ее и переносил через какойнибудь ручей или крепко обнимал ее талию и поддерживал, когда она наклонялась над поверхностью пруда, спасая угодившую в воду божью коровку. То было лето мороженого и стрекоз, лето узнавания города. Даже на знакомые улицы и площади они смотрели широко раскрытыми от восхищения глазами, потому что в первый раз они видели их вместе.

Она водила его в Александринский театр с его огромными коринфскими колоннами слушать музыку Чайковского и Стравинского, он же приглашал ее в Николаевский вокзал, чтобы показать необычную конструкцию его крыши и подробно объяснить устройство паровых двигателей. Но, слушая, она рассматривала не архитектурные чудеса, а его кожу и его зеленые в крапинку глаза. Прислушивалась не к натужному дыханию грохочущих поездов, а к его голосу.

Бывало, что они сидели на берегу и болтали ногами в воде, в воздухе пахло скошенной травой, а над рекой клубился густой туман. Он взахлеб рассказывал ей о планах углубления дна Невской губы для регулирования уровня воды в городе, и они вместе ели яблоко, откусывая по очереди.

А порой они возили Катю в лес, где она кормила с руки оленя, а потом водили ее в Исаакиевский собор, и там сестра расплакалась — до того красивым он ей показался.

А еще он поцеловал ее перед Эрмитажем так, что она поняла, что ничьи другие губы не прикоснутся к ней до конца ее жизни.

Както они с матерью стояли у окна, наблюдая за Йенсом и Катей в саду. Сидя на корточках, он выпрямлял погнувшуюся спицу на колесе инвалидного кресла. Рука Кати лежала на его плече.

— Ты хоть понимаешь, как сильно твоя сестра любит его? — негромко произнесла мать.

И когда лето сменилось осенью, сидя с Йенсом в открытой карете под бархатной темнотой ночного неба и глядя на звезды, Валентина призналась ему, что беременна.

— Ты выйдешь за меня? — спросил Йенс.

Сердце девушки гулко застучало. Он взял ее ладонь, прижал к губам, потом перевернул и поцеловал кисть. Лунный свет превратил его лицо в холодный мрамор, но глаза его горели.

— Госпожа Иванова, вы окажете мне такую честь?

— Да.

— Завтра?

Она рассмеялась.

— Когда захотите, господин Фриис.

— Сейчас.

Она закрыла глаза. Когда открыла их снова, он все еще был рядом, все еще ждал ее ответа.

— Йенс, я пообещала Кате, что никогда не оставлю ее.

— Тогда она может жить с нами. Моя земельная сделка с Давыдовым оказалась даже выгоднее, чем я ожидал, поэтому я смогу купить для нас прекрасный новый дом. Там будет комната и для Кати.

Он произнес это таким будничным тоном, будто речь шла о какойто мелочи.

— Спасибо, любимый.

Йенс обхватил ее лицо ладонями.

— Я люблю тебя, — шепнул он и нежно прикоснулся губами к ее устам.

— Отпусти, я же не вырываюсь, — рассмеялась Валентина.

Но он обнял ее и прижал к себе так сильно, что она чуть не задохнулась.

— Завтра я поговорю с твоим отцом.

— Ему это не понравится.

— Но ему придется смириться. — Его рука принялась ласкать ее еще плоский живот.

— Мальчик, — прошептала она. — Будущий инженер. Он построит новый Петербург.

— Девочка, — улыбнулся он. — Я хочу девочку.

— С моими волосами и твоими глазами.

— И твоим музыкальным талантом. Умная, отважная и гордая девочка, вся в мать.

Капризный ветер сбросил на лицо Валентины прядь волос, и девушка поежилась.

— Тебе холодно? — спросил Йенс.

— Нет. Я волнуюсь.

Он оторвался от спинки сиденья и завернул Валентину в теплый плед.

— Я везу тебя домой. Тебе нельзя простужаться.

— Йенс, я не заболела! Я беременна.

Он улыбнулся, и в серебристом лунном свете улыбка его показалась как никогда теплой и нежной. Когда он хлестнул вожжами лошадь, Валентина заметила на его шее бьющуюся жилку. Она бы непременно прикоснулась к ней, если бы руки не были прижаты к телу пледом.

— Йенс, завтра у моего отца день рождения. Он для всей семьи снял ложу в театре и заказал столик в ресторане. — Слова давались ей с трудом. — Пожалуйста, пусть он один день побудет счастливым. Поговори с ним послезавтра.

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Боже, придай мне сил! Разве я не достаточно долго ждал тебя?

— Нет, — улыбнулась она.

— Один день. Не дольше.

Она прижалась к нему, и тепло ее тела стало теплом его тела, ее мечты вкрались в его мечты.

Следующий день принес с собой мелкий моросящий дождь, который развеял удушливую жару. Театр горел разноцветными огнями. Ивановы всей семьей вошли в золоченую ложу в первом ярусе и расселись на плюшевых креслах с бархатной обивкой. Снизу доносился гул голосов. Сегодня в театре собралось высшее петербургское общество. Драгоценности и золотые ордена сверкали ярче, чем огромные, свисающие с потолка люстры. На лицах застыли улыбки. Головы дам венчали роскошные бриллиантовые диадемы. Многих из них приобретение этих украшений ввергло в такие долги, что алчные ростовщики уже жадно потирали руки в предвкушении, но появление в опере в дешевых украшениях было чревато позором и насмешками.

Валентина ненавидела всю эту показную роскошь, но сдержать недовольство ей, как всегда, помогло искусство. Когда был приглушен свет и полилась музыка, Валентина закрыла глаза и стала впитывать волшебные звуки. Под арии «Сказки о царе Салтане» РимскогоКорсакова она задышала свободнее, стала представлять комнату Йенса. Шкура северного оленя перед камином, мягкая, как кошачья лапа, нежное прикосновение шерстинок к обнаженной спине, губы Йенса, исследующие теплую кожу на ее животе и чтото шепчущие растущему внутри нее ребенку.

— Валентина, дорогая, как вы сегодня прекрасны. Ваше сияние затмевает огни ламп.

Глаза ее распахнулись.

— Капитан Чернов!

Он сидел в форменном красном мундире рядом с ней и улыбался. Она вдруг с удивлением поняла, что сейчас антракт и остальные, включая Катю, переместились в небольшую аванложу пить вино, есть черную икру и приветствовать гостей, которые подходили поздравить министра Иванова с днем рождения. Он не изменился. Почти. Зубы только стали чуть острее, а глаза — чуть злее.

— Вы не отвечали на мои письма, Валентина.

— Я рада снова видеть вас в здравии, господин капитан. Не знала, что вы уже вернулись в Петербург.

— Я вам писал, что собираюсь возвращаться.

Валентина не прочитала ни одно из его писем.