От одного вида его угловатой фигуры, его медной гривы, сверкающей в последних лучах солнца, и задумчиво склоненной головы самые потаенные уголки ее души начинали оживать и трепетать от счастья. Когда она оказывалась рядом с ним, само понятие «жизнь» приобретало для нее новый смысл, становилось более важным, более насущным, что ли. Сегодня в госпитале Валентина впервые увидела, как проходят роды. Она была поражена. Оказывается, новая жизнь начинается в таких муках и в то же время она настолько прекрасна. Новорожденный младенец появляется на свет полностью сформированным. Она плакала.

Но даже это меркло по сравнению с тем, что она испытала, увидев расхаживавшего перед дверьми госпиталя датского инженера. Ей захотелось наброситься на него, обхватить руками и уже никогда не отпускать. Так повторялось каждый день. Но она ничего такого не делала, а просто подходила к нему, улыбалась и брала его за руку.

К тому времени, когда они вышли на улицу, на которой был расположен его дом, небо затянулось сиреневой дымкой, отчего все строения стали походить на кукольные домики. Йенс обнимал ее одной рукой за плечи и говорил мало, сохраняя дыхание для ходьбы, поэтому Валентина всю дорогу развлекала его рассказом о том, как медсестра Гордянская и санитарка Дарья чуть не подрались изза какогото пропавшего стетоскопа. Каждая обвиняла другую, и обе ругались так, что хоть святых выноси. У Гордянской, на ее могучей груди, чуть пуговицы не поотлетали.

Он засмеялся, но вдруг замолчал. Валентина почувствовала, что веселость его исчезла в один миг и на ее место пришло чтото темное и настораживающее. Он крепче обнял ее за плечи, и Валентина, проследив за его взглядом, увидела стоявшую у дома роскошную карету с золоченым гербом на двери и лакеями в ливреях.

— Чья она? — спросила девушка, догадываясь, что услышит в ответ.

— Графини Серовой. — Йенс остановился и внимательно посмотрел Валентине прямо в глаза. — Я скажу ей, чтобы она немедленно ушла.

— Но почему она приехала?

— Может быть, Алексей заболел.

По спине Валентины пробежал холодок. Графиня Серова была умной женщиной. И она не остановилась бы перед тем, чтобы использовать сына в своих целях.

В карете и в передней никого не было, поэтому Йенс бросился по лестнице наверх, перескакивая через две ступеньки, но на полпути остановился и принялся хватать ртом воздух, прижимая к груди руку. В следующую секунду Валентина оказалась рядом. Положив его руку себе на плечи, она обхватила Йенса за талию и приняла на себя его вес. Вслух она ничего не говорила, но про себя проклинала графиню.

— Как трогательно!

Голос донесся сверху. Валентина подняла голову. Наталья Серова замерла наверху во всей красе: салатное платье, черный плащ, высокая шляпа с изумруднозелеными перьями. Рядом с ней стоял мальчик лет семи, в матросском костюмчике, с прекрасными взволнованными зелеными глазами.

— Йенсу плохо, — резко бросила Валентина, глядя на черную шляпу.

В глаза женщины ей смотреть не хотелось.

— Дядя Йенс! — Мальчишка скатился по лестнице и подставил плечо под другую руку мужчины.

— Спасибо, — пробормотал инженер. — Добрый вечер, графиня. — Когда они поднялись на лестницу, он освободился от помощи и даже поклонился. — Чем я обязан такой честью?

— Алексей о тебе волновался, — со змеиной улыбкой ответила Серова. — Он, когда узнал, что ты нездоров, извел меня, так ему хотелось тебя увидеть. И в конце концов заставил приехать.

Йенс взъерошил каштановые волосы мальчика.

— Со мной все в порядке.

Он открыл ключом дверь в свою комнату. Когда все вошли, возникла некоторая неловкость. Йенс опустился на колени перед Алексеем.

— Ты чтото принес?

— Подарок. Для вас. — Мальчик улыбнулся.

Его мать скривилась:

— Это он сам придумал.

Под мышкой Алексей держал ящичек размером с коробку для туфель. Он протянул ее Йенсу. Тот осторожно приоткрыл крышку, заглянул внутрь и засмеялся.

— Вы только посмотрите!

Внутри коробки, на подстилке из соломы, сидела, собравшись в комок, большая белая мышь. Зверек чтото торопливо жевал, сердито поглядывая на них красными глазкамибусинками.

— Я подумал, пока вы болеете, — мальчик покосился на Валентину и тут же снова отвернулся, — он мог бы побыть вашим другом. Если вам скучно. Его зовут Аттила.

— Аттила? — Йенса снова охватил безудержный смех, обернувшийся приступом надсадного кашля. Мышь недовольно пискнула, показав желтые зубки. — Это чудо. Настоящее сердце гунна в шерстяной шубке. Спасибо, Алексей. Мы подружимся с ним.

Он поцеловал мальчика в щеку, и маленькие руки обвили его шею.

— Не цепляйся, — приказала мать.

Руки тут же опустились, но Йенс отвел мальчика к столу, где они вместе склонились над Аттилой. Валентина и Наталья Серова посмотрели друг на друга с затаенным интересом.

— Я слыхала, он изза вас стрелялся на дуэли, — негромко произнесла графиня.

— Не совсем.

— Значит, его рана на вашей совести.

— Его рана, — сухо ответила Валентина, — на совести того, кто спустил курок.

— Мне рассказывали, что это был милейший капитан Чернов. Он до сих пор набирается здоровья на Черном море. А вы часом не знаете, кто стрелял?

— Это что, допрос?

Графиня улыбнулась — холодно, одними губами.

— Я просто интересуюсь. Вы же знаете, как нехорошие слухи разлетаются по Петербургу.

— Их разносят нехорошие люди.

Вызывающий взгляд Валентины не понравился Серовой. Она отвернулась, и девушка, воспользовавшись случаем, подошла к столу и остановилась за спиной Йенса. Положив руку ему на плечо, она склонилась над коробкой и стала с улыбкой наблюдать за проделками Аттилы. Мать с сыном задержались ненадолго, но, прежде чем они ушли, Йенс снова присел, поцеловал мальчика в щеку и пообещал построить для Аттилы такой мышиный замок, что все грызуны в мире обзавидуются. Он прижал мальчишку к себе.

— А вы приедете к нам, когда выздоровеете? — робко спросил Алексей. — Мы еще будем кататься верхом?

Йенс заколебался. В комнате стало тихо, лишь было слышно, как тикают часы. Графиня замерла.

Валентина с улыбкой ступила к мальчику и потрепала его по плечу.

— Конечно, он приедет. Ведь ему нужно будет показать тебе новый замок Аттилы.

Йенс внимательно посмотрел на нее, потом кивнул:

— Конечно.

Холодные глаза Натальи торжествующе блеснули, и, шурша шелковыми юбками, она вышла из комнаты.

Валентина отворила тяжелую дверь и вошла в церковь. Она почувствовала сладковатый запах и ощутила большое замкнутое пространство, которое должно было бы надавить на нее тяжестью тысяч прочитанных здесь молитв, но не надавило. Оно показалось ей пустым.