И чего хотел Виктор Аркин?

Когда она уселась на него верхом, он медленными жадными движениями провел ладонями по ее обнаженным бедрам, потом скользнул пальцами по талии, взялся за ягодицы, теплые и упругие, чуть сжал их. Ему нравилось смотреть на ее суставы, видеть, как они движутся, создавая впадины и тени на ее безупречной коже. Затаив дыхание, он прислушался к звукам, которые она издавала: урчание, постанывание и тихие вздохи.

Она прижала его к подушкам, стала шептать ему чтото нежное на ухо. Волосы ее накрыли его темным покрывалом, густые пряди легли на лицо, их запах завораживал и возбуждал одновременно. Дыхание ее проникало в раненые легкие, а прикосновения оживляли внутри те места, которые до сих пор оставались холодными и как будто спали. Какимто непонятным для него образом она заставляла его волноваться, она возбуждала его чемто таким, чему он не мог дать объяснения, и она наполняла его таким желанием, такой силой и энергией, что он забывал о том, что ранен.

В постели она была безудержна, в каждом ее движении чувствовалась дикая мощь, которую он раньше не замечал, и, целуя ее груди, трогая кожу, пробуя на вкус ее сладкие твердые соски, он ощущал, как жар их тел сливается, превращая их в единый организм, в единое живое тело.

Аркин вел себя осторожно. Близилась ночь, но на петербуржских улицах попрежнему было оживленно. По пути в отель «Де Русси» он снова и снова петлял, нырял в проходные подъезды, сворачивал в закоулки. Шагов за спиной он не слышал, никто не оборачивался на него украдкой, людей в черных плащах он вокруг себя не замечал. Он быстро пересек несколько широких бульваров, прошел мимо французского парфюмерного магазина «Брокард», несколько раз перешел с одного на другой берег Фонтанки. Высокий воротник его был поднят, защищая от дождя со снегом. Аркин клял себя за то, что решил выйти в город в такую отвратительную погоду. Может, оно и безопаснее, но до крайности неприятно.

Он уже не раз следил за девицей и знал наверняка, куда она направляется каждый вечер после окончания дежурства в госпитале. Она шла на обсаженную деревьями улицу, в элегантный дом с коваными железными воротами, на которых красовался фамильный герб. В таком доме его мать всю жизнь мечтала служить. Аркин разузнал, что этот дом принадлежит доктору Федорину. Это был один из тех презренных интеллигентов, которые причисляли себя к либеральным представителям высших классов и похвалялись тем, что занимались благотворительностью, как будто могли этим излечить больную Россию. Их жалкие стремления — все равно что попытка предотвратить извержение, накрыв жерло вулкана тончайшей газовой тканью.

Когда начнется революция, рабочекрестьянский сапог раздавит этих негодных людишек. В хаосе, который непременно начнется, когда будут свергнуты ненавистные Романовы, такие люди, как этот доктор, не сумеют понять, что им уже никогда не править, что отныне любой грязный сибирский мужик, любой рабочий Путиловского завода будет иметь право приказывать им. Такие люди, будь то доктора, юристы или учителя, навсегда останутся предателями социалистической идеи, потому что они не умеют подчиняться, их разум просто не в силах осознать собственной малозначительности и ничтожности.

Чувствуя, как в нем начинает закипать злость, он смахнул с лица капли дождя. А как быть с женщинами? Аристократками, дворянками и прочими? Ведь они привыкли к тому, что их богатые мужья и отцы указывают им, что делать, и все решают за них. Была ли надежда у них?

К черту эти мысли и эти вопросы! Аркин возненавидел себя за них. Да, женщин можно переучить. Да, им можно внушить, что их жизнь должна приносить пользу. Эта девчонка, дочь министра Иванова, хороший тому пример.

А как насчет ее матери? Ведь она не захочет лишиться своих жемчугов, не пожелает отказаться от собственных предрассудков. Какая от нее может быть польза? Она была недовольна им. Когда он рассказал ей, каким способом остановил дуэль, она точно с цепи сорвалась. Брань так и полилась из нее. Ее вечно бледные щеки вспыхнули, глаза бешено засверкали. Его даже удивило, что внутри этой женщины скрывается такой огонь. Тогда он даже испытал какоето странное влечение к ней.

В «Турикуме» они сидели рядом, колено к колену, и, когда она выговорилась, он взял ее дрожащую руку. Расстегнув пуговицы на ее опойковой перчатке (материал был таким тонким, что больше походил на шелк, чем на кожу), он медленно стянул ее. Ее рука была безукоризненно чиста. На ней не было никаких признаков того, что это рука живого человека, что ею пользуются. Рука эта лежала в его грубой ладони, как птица, взволнованная и трепещущая. Он раньше и не представлял, что рука может быть такой мягкой.

Когда Аркин переходил через Михайловскую площадь, большая карета промчалась мимо него и обдала холодной грязной жижей из лужи. Он выругался. Сегодня он был раздражителен, острые, как бритва, мысли в его голове лихорадочно сменяли одна другую. Жаль, что он не убил этого гусара там, в лесу. Всего и деловто было: поднять повыше ствол. Черт бы побрал его слабость. Он обязан был это сделать — ради Карла, чью молодую жизнь этот негодяй отнял на железнодорожном разъезде. И все же он поступил так, как ему велела Елизавета Иванова.

Черт бы побрал его слабость.

Аркин, как собака, встряхнулся всем телом, сбрасывая с плаща воду. Отель «Де Русси» занимал угол площади. Шофер быстро нырнул в какуюто арку, через черный ход проник незамеченным в роскошную гостиницу, прошел через кухни и поднялся по широкой лестнице. На втором этаже он бесшумно прошел по коридору и постучал в одну из дверей.

— Войдите.

Когда он вошел в номер, сердце его забилось быстрее. В теплом розоватом свете настенных светильников он увидел ее. Елизавета Иванова стояла перед ним без жемчугов и без перчаток, на ней было только шелковое кимоно. Волосы легкой летней дымкой окаймляли ее плечи. Увидев ее, он уже не думал ни о чем.

Дни становились теплее, и Петербург с удовольствием освобождался от удушливого тумана, висевшего над ним белым саваном. К этому времени город сделался похожим на бродягу в поношенном пальто, от которого к тому же неприятно пахло. Впрочем, когда небо прояснилось, золоченые купола церквей снова засверкали и дворцы стряхнули с себя подавленное настроение. Окна домов распахнулись, впуская в комнаты солнечный свет, позволяя ему занимать кресла и рыжим котом растягиваться на коврах. Реки начали оттаивать, и на Фонтанке и Мойке снова появились лодки, доставляющие уголь и дрова в расположенные на окраинных районах города заводы. На улицах стало шумно. Проснулись от спячки рынки. Коробейники во всю глотку расхваливали свой товар, торговцы каждому, кто проходил мимо, совали под нос всякую всячину, начиная от яблок и пряностей, заканчивая башмаками и кистями. Петербург оживал и начинал улыбаться.

Валентина тоже улыбалась. Как же она могла не улыбаться, если знала, что ее ждал Йенс? Он заявил, что каждодневные пешие прогулки к госпиталю — прекрасная зарядка для его легких и вообще они полезны для здоровья, но Валентина не была в этом так уверена. Дышал Йенс все еще с трудом, и иногда, когда он ступал на бордюр или спускался, из его груди доносились какието странные свистящие звуки.