— Ты же сказал, что петь будешь.

— Не-не-не! Я тебе песню обещал. Ну, так вот тебе и песня. Песня про полярных лётчиков.

— Песня, Саня, это когда поют, а ты просто стихи рассказывал.

— Лер, ты когда-нибудь слышала про «Песню о буревестнике»?

— А! Это типа сейчас она и была? Да?

Я подивился такой постановке вопроса.

— Нет, Лера! «Песню о буревестнике» Алексей Максимович Горький написал. Слышала о таком?

— Алексей Максимович? Это не сын писателя Максима Горького?

Тут я вообще в осадок выпал:

— Лера! Валерий Палыч! Максим Горький — это и есть сам Алексей Максимович Горький. То есть не Горький, конечно, а Пешков. Псевдоним — это у него такой! Ясно?

— Ясно! А с песней чё?

— Ну, во-от!

— Чё вот?

— Ну, вот песня про полярников.

— Саша! Это не песня! Песня это когда поют, а не когда стихи без рифмы.

— А «Песня о буревестнике», она абсолютно такая же.

— Тоже без рифмы, и её тоже не поют?

— Песню о Вещем Олеге, между прочим, тоже не поют.

— Там хотя бы рифма есть. Так что, хрень — это, а не песня! — раздражённо выпалила Лерка.

— Ну, и ладно! — ответил я, тоже раздражённо.

Оба изрядно обиженные друг на друга, мы разошлись по комнатам. Но особенно долго это положение дел не продлилось, минут через семь-восемь в дверь постучали. Я пошёл открывать, Лерка тоже выглянула из своего убежища. На пороге стояла смущённая Глаша.

— Терентий Акимыч прислал сказать, что баньку стопил.

— А идти куда?

— Вас проводить? — спросила в ответ Глаша.

— Я тебе объясню. — Заверила меня Лерка.

— А и верно, — промолвила горничная. — Сестрица-то Ваша бывала там, знает дорогу.

— Я сейчас. — Заверил я Глафиру, и пошёл собираться.

— Глаша, а ты не знаешь… — Донеслось из-за спины, но дверь предательски закрылась, и окончания я не разобрал.

Я взял полотенце, смену белья, носки и рубашку, а когда вышел в зал, то услышал слова Глаши:

— … поначалу, это кому какая от роду предназначена. В школе её изначальной называют.

— Вот как? — озадаченно проговорила Лерка. — А в нашем случае, что это означает?

— Валерия Константиновна, я ведь один годок только и проучилась, не знаю я. Вы как на предвступление пойдёте, там вам всё и обскажут. И про стихии, и про изначальную магию, и у кого какой от роду сколько. А я не скажу, не знаю.

— А Татьяна Андреевна знает? — покосившись на меня, спросила Лерка.

— Вы лучше у её сиятельства поспрошайте. — И сделав книксен Глаша, типа всё, посмотрела на меня.

Я кивнул в знак готовности, и мы пошли.

Баня, а вернее бани. Размещались в другом конце заднего двора, подальше от окон. В этот банный комплекс от самого отеля вела мощёная дорожка, как я понял, на случай дождя, слякоти и весенней распутицы. Придумано толково и, скорее всего, не вчера.

Акимыч ждал меня у порога одной из избушек. Мы вошли и разделись.

— А больше никого не будет? — спросил я, полагая, что если сегодня мужской день, то и другие парни тоже могли прийти. Не для меня же одного Акимыч баню топил.

— А кого Вам, барин, надобно? — усмехнулся он в ответ. — Девок, что ль покликать?

Было бы, конечно, не плохо, но вряд ли мне так повезёт, да и по Акимычу видно, что не в серьёз это он.

— А чё? Можно? — спросил я таким тоном, чтобы Терентий даже ни на секунду не сомневался, что я тоже просто прикалываюсь.

— Ну, оне-ть можа и не откажуть, а вот Дмитфранцыч от йих такова блуда ни в жись не стерпит.

— Да! — Согласился я, заходя в парилку. — Персонал распускать нельзя! Особенно женский. На голову сядут.

— От Дмитфранцыч их в кулаке и держит.

Я покивал, а сам подумал, что вот Татьяну… А-а, ладно! Не важно, что я подумал. Спрашивать про неё сейчас-то уж точно ничего не стоит. И я спросил про остальных абитуриентов, почему ни кого из них нет с нами. Со словами «Обождут, не баре!» он поддал пару, и я присел на скамью, чтобы не дышать паром.

— Как же это не баре? — спросил я через минуту. — Мнишек, тот и вовсе барон.

— Дык и шо што барон? Чай не он вчерась Трошку побил, а Вы. Вам и почёт. — И он ещё поддал.

Пригнувшись, я решил внести ясность:

— Нет, Акимыч, вчера не я, я — позавчера.

— Ну-у-у?! — удивился он, тоже присаживаясь. — А вчерась тоды хто?

Я не смог подобрать какие-то правильные слова, поэтому воспользовался первыми, пришедшими в голову:

— Акимыч, ты мне не поверишь, но это была Лерка.

— Эт хто???

— Сестра моя, Валерия.

— Да ну?! — изумился Терентий. — Эт какж, девка, да таку орясину?! — тут ему показалось, что я над ним стебусь. — Да не-е-е… Смеётесь Вы барин! Видано ль дело?! Да куды ей?! Смеётесь! — и он поддал в третий раз.

Я не выдержал и выбежал в предбанник. Чуть погодя вышел и Терентий.

— Кваску? Холодненького? — предложил он.

— Не помешает. — Согласился я.

Терентий ковшиком зачерпнул живительную прохладу из кадки и подал мне. Я жадно припал губами к ковшу. Полегчало. Я вернул ковшик Акимычу, тот тоже пару раз хлебнул и, не удержавшись стросил:

— Али взаправду баите, что сестрица-то Ваша Трошку… того… побила?

Я вспомнил разговор на эту тему с мадам Анжелиной и, апеллируя к более серьёзным авторитетам, сказал:

— Да что Трошку, она на спор в два удара этого свалила… — Блин! Ну, почему все важные вещи из башки в нужный момент на юг улетают? — Этого… Здоровый такой… Они ещё с этим пришли… — Чуть не сказал «с Батлером». — В синих мундирах… Стрельцы!!!

Акимыч внимательно слушал озвучку моих, с позволения сказать, мыслей, и, наверное, честно пытался понять.

— С Николай Михалычем? — спросил он, наконец.

— Да! С ним! Он ещё Лерке восемь золотых под это дело проспорил.

Терентий повернул голову и недоверчиво посмотрел на меня одним глазом:

— Это уж не Гришку ли Шемякина сестрица Ваша… в два-то удара?

— Его! — обрадовался я, что не надо больше никого вспоминать.

— Да полно! — не поверил он.

— Акимыч! Я тебя когда-нибудь обманывал? А если не веришь, тогда у него самого и спроси!

— У Горбунова? — усмехнулся Акимыч.

— Хочешь у Горбунова, хочешь у самого Шемякина. Он тоже, кстати, не верил в такой исход дела, и тоже два золотых проспорил. — Тут я вспомнил один очень важный момент. — И ещё там другие стрельцы, они от имени всех своих три золотых поставили. Вот к обеду привезти их должны. Сам у них и спроси.