— Помпилио!

— Ты в порядке?

— Да.

— А дети?

— Мессер, я хочу сказать…

— Генрих, потом!

Хвастун выбил ногой окно и пустил в предрассветное небо красную ракету. Эдди и Би расположились у главной двери. Длинный контролировал заднюю. Феликс, успевший сменить револьвер на «Вышибалу», невозмутимо перезаряжал бамбаду.

Помпилио взял девушку за плечо, заглянул в глаза, едва заметно улыбнулся, но слово подобрал неласковое:

— Дура.

— Адигена, — поправила его Лилиан. — Дети в порядке, дорогой, можно ехать.

— Мессер Помпилио, я хотел…

— Генрих! Я же сказал — потом! Будь рядом с адирой! Это приказ! — Помпилио отошел к Веберу: — Феликс, что внутри?

— Полсотни.

— Я думал, будет хуже.

— Помпилио, как ты собираешься выбираться? — осведомилась Лилиан. — Дети говорят, что из дворца ведет подземный ход.

— Будет хуже, когда во дворец ломанется толпа, — пообещал Вебер. — Они наверняка услышали выстрелы.

И тут же, словно подтверждая слова вуленита, с улицы донеслись вопли. Бамбадао подошел к окну.

— Помпилио, что дальше? — требовательно спросила Лилиан.

— Дальше будет кровь, — тихо ответил тот, наблюдая, как пулеметные очереди срезают передние ряды бунтовщиков.

Первым пулеметом Герметикона стал «Маклис», получивший имя в честь не шибко скромного создателя. Громоздкий, тяжелый, требующий водяного охлаждения, он, тем не менее, произвел переворот на полях сражений и в течение нескольких месяцев был принят на вооружение всеми существующими армиями. «Маклисы» заполонили Герметикон, на какое-то время их название стало нарицательным, однако всего через пятнадцать лет мастер Уве Долл представил взыскательной публике свое детище — «Шурхакен», и «Маклисы» мгновенно сошли со сцены.

Крупнокалиберный пулемет, с несложным, но предельно надежным механизмом, полюбился военным с первого взгляда. А поскольку боевые характеристики нового оружия оказались великолепными, «Шурхакены» стали использовать повсюду: в крепостях и на передвижных установках, на бронетягах и цеппелях. А исследовательскому рейдеру Астрологического флота их полагалось пять…

Вывалившийся из облаков «Амуш» открыл огонь сразу, без какого-либо предупреждения, что стало для бунтовщиков полнейшей неожиданностью. Они привыкли к нерешительности военных и полиции, они привыкли к тому, что их пытаются успокоить, уговорить, запугать, в конце концов, а потому мгновенно впали в панику. Крупнокалиберные пули рвали обезумевших от ужаса людей на части, выворачивали из мостовой камни, рикошетили и снова рвали. Пулеметчики знали, что прикрывают Помпилио, и патронов не жалели. И никого не жалели, до краев заливая площадь свинцом и кровью.

Плотная завеса надежно оградила дворец от толпы, а те бунтовщики, что оказались внутри, ничего не смогли противопоставить бамбальеро.

— Сзади!

— Вижу!

«Вышибала» громыхает, и незадачливый дружинник вылетает в окно. Следующий выстрел — «тигриный коготь» прошибает дверь, за которой укрылся бунтовщик, и вгрызается ему в грудь. Вопль.

Грохот, грохот, грохот…

Это впереди.

Помпилио наконец-то взял в руки обоих «Близнецов» и прокладывает дорогу сквозь наемников и дружинников. Помпилио неудержим, он снова Хоэкунс. Он стреляет раньше, чем замечает врага. Он всё слышит и всё чует. Он несется вперед, оставляя за собой только трупы. Он убивает, но в его сердце нет места ненависти и злобе — ведь на этот раз он не опоздал. Он успел, а теперь просто уходит. Ему пытаются помешать, и поэтому он стреляет. Только поэтому. Без ненависти и злобы, потому что он не мстит и даже не убивает — он демонстрирует Высокое искусство достижения цели.

Он — Хоэкунс.

Лилиан несет маленького Георга, Длинный — Густава, Генрих бежит сам.

Вулениты прикрывают отступление, но работы у них мало: те бунтовщики, которым повезло пережить прорыв бамбадао, не высовываются, опасны только редкие кретины, которые еще не поняли, что сегодня во дворце демонстрируется Высокое искусство.

— Сюда!

Помпилио вышибает дверь, и процессия оказывается на крыше, которую ощупывают прожекторы «Амуша».

— Мы здесь! — В глубине души Лилиан понимает, что ее жест не имеет смысла, но все равно машет руками.

Ее поддерживают принцы.

— Мы здесь!

До цеппеля метров пятьдесят, но снижаться он не собирается. Дорофеев не хочет приближаться к площади, с которой изредка отвечают из винтовок, и поэтому на крышу стремительно летит «корзина грешника».

— Скорее!

— Я боюсь!

Восьмилетний Георг трясет головой, но уговаривать его некогда. Лилиан забирается внутрь, Длинный подхватывает самого маленького принца на руки и передает девушке.

— Мне страшно!!

Густав и Генрих прыгают сами, следом заскакивают Длинный с Эдди, а остальные ждут следующего рейса.

Корзина начинает подниматься.

— Справа!

— Хня мулевая!

На соседнюю крышу выскакивают несколько менсалийцев, то ли случайно забрели, то ли поняли, как беглецы собираются покинуть дворец.

Вебер прицеливается, и «Вышибала» сбивает первого менсалийца. Остальные укрываются за трубами и открывают огонь по корзине.

— Освети их! — кричит Помпилио.

Феликс еще ругает себя за несообразительность, а рука уже вставляет в камору нужный заряд. Выстрел, и над головами врагов разрывается красная «шутиха-30». Ребята на «Амуше» всё понимают правильно: один из прожекторов перебирается на соседнюю крышу, а один из «Шурхакенов» начинает вдалбливать в нее менсалийцев.

Площадь Святого Альстера пуста, остались лишь два бронетяга, но у них с цеппелем негласная договоренность о нейтралитете.

— Корзина!

— Вижу!

Помпилио запрыгивает в нее первым, за ним вскакивают Би и Хвастун, Вебер хватается за край в тот самый миг, когда корзина уже идет вверх. Вебер смеется, а в следующий миг его поддерживает Помпилио. «Амуш» набирает высоту, скрываясь от выстрелов и ненавидящих взглядов в предрассветных облаках, а из «корзины грешника» звучит веселый смех.

Бамбальеро прощаются с Альбургом.

«Всё лучше и лучше! Второй день на цеппеле, а я уже попал на войну. На самую настоящую войну, чтоб ее диоксидами попутало!

Пообщавшись с командой, я отчего-то решил, что оказался среди изрядных раздолбаев, людей работящих, но мирных. Но как же всё изменилось, стоило Баззе свистнуть боевую тревогу. Совсем другие люди, чтоб их в алкагест окунуло! Мирные? Ну, да — мирные, пока их не трогают.