По общему мнению, невеста была как-то отрешена от происходящего. И действительно, Стефани без восторга смотрела на предстоящий ритуал. Конечно, в детстве, как большинство девочек, она играла в «свадьбу»: свершая обряд, предвкушая страсть, упиваясь собой. Как большинство англичанок, она вытягивала шею, заглядывая в окна украшенных лентами машин, чтобы на миг увидеть Невесту – какую-нибудь машинистку, герцогиню, тренершу по верховой езде, школьную директрису, которую никогда больше не увидишь, а увидишь – не узнаешь. В примитивных обществах на все свой ритуал: на обрезание, разрыв с детством, охоту, рыбалку, убийство, рождение, сочетание браком и смерть. Тела украшают шрамами, ожогами, вживленными под кожу предметами, краской, листьями, цветами. В процессии за первой Елизаветой шагали люди с рассеченными щеками – под очень английскими шляпами и шлемами. К ритуалу нам не привыкать. Венчание в церкви претило Стефани, потому что она, как и остальные Поттеры, была убеждена, что Дэниел верует в церемонию как таковую. Стефани знала: никто не будет взирать на них с балки в алтарном своде, никто подлинным волшебством не осенит венчальные кольца, и напрасно загорятся глаза и руки сойдутся в молитве. И все же она в облаке белого тюля встанет у алтаря, бормоча слова, написанные Кранмером[272]. В голове вертелись мысли безбожные и малопристойные. Например, ужасающая реализмом история замужней подруги. На медовый месяц в Дувр молодые опрометчиво отправились сразу после венчания. Достигнув наконец гостиницы, новоиспеченный супруг переоделся в пижаму и стал ждать. Супруга боролась в ванной со скользкой и поразительно неуступчивой диафрагмой, время шло. Он подумал-подумал и снял в преддверие консумации пижамные штаны. Снял, да так и заснул, храпя, на покрывале, с голым задом и торсом в полосочку. И ничто в ту ночь не могло прервать его заколдованный сон…

Все, как сговорившись, осаждали Стефани с подобными историями. Хорошо было уж то, что никто не мог бы – на деле или метафорически – вывесить наутро ее окровавленную простынь из унылого окна пригородной постройки.

Воображая уход из родительского дома, она видела себя на фоне покидаемого густого быта и смыкающихся рядов родни. Но в день свадьбы поттеровский дом имел вид растерянный и пустынный, а в рядах зияла порядочная брешь. Завтракали очень рано, женщины сидели неприбранные, кутались в халаты. Билл отсутствовал. У Стефани на тарелке лежал конверт из манильской бумаги. Внутри оказался чек на двести пятьдесят фунтов стерлингов, выписанный на имя Стефани Поттер. Всем стало крайне неловко.

Фредерика нашла нужным озвучить очевидное:

– Когда она придет по нему получать, она будет уже не Поттер.

– Думаю, в банке к этому привыкли.

Маркус в парадных брюках и новой рубашке тихо проскользнул за стол и сел на свое место.

– Куда он, интересно, ушел? – спросила Фредерика.

Никто не ответил. Стефани отодвинула чашечку с нетронутым яйцом. Уинифред стала разливать чай.

– И собирается он прийти хоть на какую-то часть праздника? – продолжала Фредерика.

Все молчали. Молчание затягивалось.

– Ну, раз ни у кого нет интересных тем, пойду-ка я приму ванну.

– Стой! – вскинулась Уинифред. – Не убегай. Тут еще нужно рассчитать. Сегодня главное, чтобы Стефани хватило воды, а нагреватель у нас известно какой… Нужно об этом тоже думать. Распределить время и…

– Мамочка, не глупи! Каждый может делать, что хочет. До начала еще уйма времени – целая пустыня времени, потому что ты вчера заставила всех все сделать заранее. И теперь мы будем лезть на стену от скуки, потому что «вдруг нагреватель полетит», или «вдруг не привезут букеты и придется ехать в Блесфорд», или…

Уинифред поджала губы:

– Я стараюсь, чтобы все прошло гладко, но благодарности тут, видимо, не дождешься. Вы думаете, это все само собой устроилось?

– Мы вовсе так не думаем, но нам не нравится, что жизнь маниакально расписана по минутам. Ты нас этим подавляешь. И нам скучно часами сидеть и ждать…

– Мне все равно, когда мыться, – сказала Стефани.

Уинифред, что-то уловив, тревожно глянула ей в лицо. Стефани сделала над собой усилие:

– Мне все равно, но от горячей воды я очень краснею. Нужно будет время, чтобы краснота сошла, прежде чем…

– Это даже стильно: невеста, зардевшаяся у алтаря, – не утерпела Фредерика.

– Заткнись, – неожиданно сказал Маркус.

Все повернулись и уставились на него. Он встал и пошел в ванную.

– Значит, я после Стефани, – решила Фредерика. – Буду отмокать, петь и приводить себя в благостное расположение духа.

– Дорогая моя, отмокать времени не будет, – сказала Уинифред.

Но Фредерика оказалась права: лишнего времени было навалом. Вскоре приехал цветочник с букетами. Миссис Тоун позвонила сказать, что банкет готовят. Билл продолжал отсутствовать, а больше не происходило ровно ничего. Женщины бродили по дому в халатах, заваривали никому не нужный кофе и все посматривали мельком в окно. Горками лежали завернутые подарки, а рядом зияла пустота на месте кресла, часов и прочих вещей, взятых для обстановки новой квартиры.

Фредерика понимала: по-настоящему им бы сейчас смеяться и плакать вместе. Но Уинифред и Стефани молча замкнулись каждая в себе, а ее шутки звучали чудовищно: зло и вульгарно. Поэтому со временем она и правда удалилась в ванную, где с мрачным удовольствием пела «Душе моей неведом страх»[273], «Пребудь со мной, Господь» и песенку шута из «Двенадцатой ночи», ту, где «счастье хрупко», а «юность – рвущийся товар»[274]. Потом взвинченная Уинифред ее из ванной выставила, и тогда Стефани быстро помылась, стараясь на себя не смотреть. Не высохнув как следует, покрасневшая, с чуть вьющимися от влаги волосами, медленно побрела в свою комнату. Там села на кровать и стала ждать, когда уже можно будет одеваться. Ждать предстояло несколько часов.

Комната, и раньше пустоватая, казалась обобранной догола. Ее книги, вещицы с каминной полки, пуфик, прикроватная тумбочка были увезены в новый дом. В гардеробе висело только старое, изношенное, отвергнутое. Чтобы хоть чем-то себя занять, она еще с утра ободрала постель и сложила белье тут же. На нем теперь сидела, тихая, не узнавая место, которое нельзя покинуть, ведь его больше нет.

Стефани завидовала Фредерике: та вечно чего-то хотела. Фредерика уже поживилась тут, утащила к себе гобеленовую подушку, низкий столик на модных железных ножках, репродукцию «Весны» Боттичелли. На зеленых обоях остался от картины светлый прямоугольник, от которого все вокруг казалось пыльным. Стефани вспомнила о детстве, но никакой связи не было между ней тогдашней и нынешней. Вспомнила было о Дэниеле и решила о нем не думать. Вспомнила Вордсворта, и на минуту стало полегче.