Хотя… Может, это выход? Зачем я тут сижу, что меня здесь держит?

Но он же сказал «поехали». Я поехала. Так странно, Оля поехала к бабушке, Денис — к маме. Авангард тронул что-то такое, до чего мне не дотянуться. Личное, почти интимное.

Но почему я здесь?

— Вы в пятую палату? — Медсестра присаживается рядом со мной. Удивительная настырность, уже даже напрягать начинает.

— Да, наверное…

— Да как же так, девушка? Послушайте, как Вас зовут? Вы к кому пришли? — Заглядывает мне в лицо, пытается запомнить, наверное.

Может, новенькая. Чего она так суетится? Простого смертного даже на порог этой «богадельни» не пустят, знаем, пробовали. Но теперь Соломонов старший убрал своих широкоплечих, поэтому охранники и остальной персонал особо не ругались. Даже здоровались.

А теперь она…

— К маме. — Слова слетают водопадом, не успеваю поймать, зажмуриваюсь, понимая, что сейчас прилетит ещё одна порция вопросов.

— А как её зовут?

Зачем я слушаю её? Зачем я здесь? Простое «поехали», и я опять послушная одноклассница. Просто одноклассница. Забавно, уже не простая, но всё же просто одноклассница…

Но он же ничего не обещал, чего я жду? Чего я жду…

Открываю глаза, перевожу взгляд на встревоженную медсестру.

— Что я здесь делаю?

Она слышит мой шёпот, и глаза её ещё больше округляются.

Почему после отвратительного нон-стопа последних дней, да что там — недели, я сорвалась и… не домой. Это неправильно. Просто сижу около палаты и жду. На ум лезет страшный сон, нерешаемый вопрос. Я не могу её спасти, не могу ему помочь. Тогда почему я до сих пор здесь?!

— Девушка, давайте я позову доктора? — Спрашивает, а сама уже поднимается, чтобы выполнить только что предложенное, то есть даже отнекиваться бесполезно?

И что мне от этого доктора? Спросит и спросит, начнет уточнения. Безразлично.

Я не должна быть здесь…

Но я же сегодня уже обожглась. Денису нужно доверять, верить, и я могу ему и верить, и доверять. Я же могу? Но зачем… К чему это теперь, всё позади. Мы тоже позади.

Нет. Он же защищал, спасал, на многое помог посмотреть совсем по-другому, показал, раскрыл. Был «здесь», рядом, пальцы переплетал, сокровенным делился. Это же всё было!

И что?

Мне не стоит быть здесь!

Поднимаюсь, иду на выход. Вокруг всё белое, чистое. Стерильное. Правильное. Стерильно-правильное. Подкатывает почти привычное чувство: тошнота. Тошно.

Стараюсь смотреть на двери впереди, нужно дойти, открыть и выйти. Будь, что будет. Они справятся, это дела их семьи.

Но, может… Может, я должна быть рядом? В такой момент. Это же важно, проверка сердца… Он же сказал именно мне!

Я должна быть здесь!

Около самых дверей разворачиваюсь. Уже вижу, как мне навстречу спешит медсестра с доктором. Она по-прежнему встревоженная, он спокойный и, видимо, более опытный, чем она.

Шаг не сбавляю. Хватит. Досбавлялась уже, никогда ни к чему хорошему это не приводило. Он там, с мамой, на его голову свалилось уж точно не меньше моего, а я тут «быть или не быть» развожу. Дура!

— Со мной всё хорошо! — Бросаю на ходу, как только поравнялась с доктором. Он в их дуэте явно более разумный, расскажет уж коллеге, что и как.

И тут дверь той палаты, той самой, открывается, и я вижу совершенно счастливого Дениса. Абсолютно!

И он, вот такой он, сильным шагом, размашистым, «дедовским», срывается ко мне навстречу. Срывается?! Мне не почудилось? Это же не глюк воспаленного воображения?

В секунду преодолевает разделяющее нас расстояние и неожиданно обнимает. Крепко-крепко, как может только он. Всё внутри сжимается, и я не знаю, от чего сильнее.

— Я умею любить. Умею!

Шепот застревает в моих волосах, в голове. Навсегда застревает.

А он в этом сомневался?! Что…

Денис

Она была неподвижна, смотрела в окно. Моего стука, моего прихода не заметила. Или не захотела заметить?

Неважно, я здесь. Теперь я здесь, и должен быть только здесь.

Что-то изменилось. Я это вижу или мне так хочется?

Твою дивизию, одни вопросы. Терпеть не могу неопределенность, подвешенность. Почему многое зависит не от меня. Нет, зависит! Хватить зависать у входа, сделай уже шаг, дурак.

Подхожу к кровати, ног касается белизна простыни. Мама поворачивается. Да! Да! Изменилась!

Улыбаюсь. Нет бледности, пустоты в глазах. Счастье, Господи, рад, как малыш какой-то. Хочу спросить, что-то сказать. И не хочу. Она так смотрит, что я готов навечно застыть, остаться здесь!

Быть здесь!

— Папа сказал, ты был у Петра. — Голос слабый, долго не разговаривала, заметно. Очень!

Но эта улыбка, легкая, прозрачная от переутомления, измученная, вымученная, дороже всего на свете. И я её вижу. Вот так, рядом, могу дотянуться. Дотронуться, не через чертову стену!

«Не любишь, жалеешь, коришь, всё чего-то узнать пытаешься. Но не любишь! Отца ненавидишь, мать презираешь, что это за семья-то у вас такая…»

Не люблю…?

Всё могу, измениться, переделать, извиниться. Остаться один. Но слышу этот голос и всё обрывается. Всё, чему учили. Что в голове засело на уровне инстинктов.

— Был. — Голос подводит, ломается, как будто кто-то в глотку залез.

— А он сказал, что ты надумал продавать Астру, и уезжаешь навсегда. Устал от меня. — Говорит так легко.

Что?! Что он ей сказал?!

— Это невозможно. — Злость кипит, выжигает, стараюсь контролировать, умею.

Не срываться, только не на маме! Взял себя в руки, контролируй мысли!

— Ты…из-за меня? — Надеюсь, что поймет, о чём спрашиваю. Выговорить целиком не смогу. Не сейчас.

— Я думала, больше тебя не увижу. — Ещё одна улыбка, другая, с такой глубиной всего пережитого, что отшатываюсь.

— Мама…

Почему она поверила ему? Я всегда был рядом, почему она так легко поверила ему?! Когда пробралось сомнение… Когда, твою дивизию, когда?!

Нужно было позвонить тогда, предупредить. Это из-за меня.

Урок, дорогой урок. Принял, усвоил. Не повторится больше!

— Папа сказал, что не воспитал бы тебя лучше, чем я. — Опять улыбка и опять другая.

Не арсенал, не коллекция, а опыт. Личный, почти потусторонний. Что творилось в её голове, пока я в грязи ползал, мышцы тренировал. Какой дурак! Если бы дед не успел…