Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, куда тебе теперь? К старосте, что ли? – нетерпеливо спросил Молчан, оглянувшись через плечо.
Яр махнул ему – поезжай, мол.
– Дальше сам разберусь.
– Так нынче, почитай, по домам-то никого нету, в поле все…
– Я дождусь. Благодарствую за помощь, добрый человек.
Если бы не наложенные на него чары, Молчан нипочём не выпустил бы чужака из виду. Нечестно было отбирать у парня выбор. Ментальная магия – самая недобрая часть волшебного дара; она роднит волхвов со злейшим врагом и будто холодной чертой отделяет от людей, беззащитных перед внушением. Мир, в котором приходится выбирать между своей жизнью и чужой свободой, серьёзно болен, и одним лишь прикосновением волшбы его не вылечить.
Яр не спеша зашагал вдоль единственной улицы. Она стала длиннее, чем он помнил, и дома вдоль неё стояли незнакомые. Новые. Занятые домашней работой женщины и бездельничающие дети провожали пришлого любопытными взглядами, но приветствовать не спешили. Стариков, за исключением оставшегося у ворот Хоря, совсем не было видно. Из-за поворота выступил величавой громадой бывший кузнецов дом; здесь, конечно, давно уже живут другие люди, но ни тёмные бревенчатые стены, ни искусную резьбу на ставнях время не тронуло. Будто вот-вот выйдет на высокое крыльцо тётка Любава, упрёт руки в бока и крикнет на Пройду, чтобы на двор к ней не смел ходить…
А напротив богатого дома лежало пепелище.
Бугристые обугленные остовы слепо целились в безоблачное небо, словно чёрные стрелы. Покосившийся забор, тоже кое-где тронутый пламенем, кренился внутрь брошенного двора; груда горелых брёвен громоздилась там, где когда-то стояла старая рига. От отцовской избы остался один лишь пепел, сквозь который прорастали молодые летние травы. Выстроенный по соседству новенький сруб словно бы сторонился отмеченного огнём места. Гарью не пахло; должно, со времён пожара минула уже не одна зима. Яр оперся ладонью о подгнивший комель, державший на себе остатки забора. Раскалённый ветер хлестнул его по щеке. Где-то в полях за частоколом оглушительно стрекотали кузнечики.
– Что тебе надобно, добрый человек?
Яр рывком обернулся, будто застигнутый за чем-то постыдным. Невысокая женщина, одетая в простое платье из небелёного льна, глядела на него без страха и без тепла. Смуглое лицо её, всё ещё сохранявшее остатки былой красоты, было иссечено морщинами и отмечено болезненной худобой. Ей не следовало бы первой заговаривать с мужчиной, да ещё с чужаком. Что её заставило?
– Ничего дурного, – через силу выговорил Яр. – Здесь… здесь жила когда-то моя родня. Думал… найду кого-нибудь.
– То какая же родня? Уж не Волк ли?
– И Волк тоже.
Женщина схватилась за сероватый от грязи передник, скомкала грубую ткань в сухих ладонях.
– А ты кто ж ему будешь – сын али племянник? Я, вишь, сестрой прихожусь.
– Я… – Яр замялся. Слова рассыпались мелкой пылью, растаяли, как последний вешний лёд. – Зима, ты ли?
– Я и есть.
Не верилось. Яр её помнил светлокосой девчушкой, а теперь стояла перед ним незнакомая женщина, много недоброго в жизни повидавшая. Вроде бы и знал, что так будет, но одно дело знать, а совсем иное – увидеть воочию. Он молчал; сказать ему было нечего.
– Пойдём-кось лучше ко мне в дом, – Зима быстро огляделась, будто опасалась чужих глаз. – Поговорим ладком… Скажешь мне про Волка. Поди, высоко нынче сидит в Гориславле-то…
– Пойдём, – ровным голосом отозвался Яр. Отступил на шаг, бросил прощальный взгляд на то, что осталось от родного дома. – Только про Волка я ничего не знаю.
– Вот как, – Зима сощурила на него светлые глаза. Теперь она сама говорить посредь улицы не хотела. – Вот как… Ну, идём, идём, с дальней дороги-то отдохнуть надобно.
Своим она называла добротный дом на дальнем от ворот конце деревни. Его поставили позже, чем Яр ушёл с волхвом из Заречья; должно, как раз к Зиминой свадьбе. Здесь новых изб было мало – наверное, пожары отчего-то сюда не добрались. Зима распахнула калитку, первой вошла на двор; Яр шагнул следом. У птичника носились, пугая нерасторопных кур, двое белоголовых мальчишек, похожих, как две капли воды. Зимины внуки. Леший побери, она ведь даже не старше Свешниковой…
– А ну уймитесь, неслухи! – звонко прикрикнула Зима, очень знакомо уперев руки в бока. – Вот ведь наказание! Всё отцу скажу – то-то всыплет вам!
Мальчишки тут же бросили гонять тощих птиц и, завидев незнакомца, как по приказу уставились на него. Глаза у обоих были карие, внимательные, с лукаво приподнятыми уголками – такие же, какие Яр привык видеть в зеркале.
– Бабушка, то кто?
– Гость, – строго сказала Зима и погрозила пальцем: – Вы мне бросьте курей донимать! Ещё станете безобразить – до Вельгоровой ночки со двора не пущу!
В доме она вынула из печи чугунок с пустой овощной похлёбкой, отрезала два ломтя ноздреватого серого хлеба. Села против Яра, прерывисто выдохнула. Спросила глухо:
– Ну, сказывай: жив он? Ушёл, что ли, от тех… От храмовых? В дальние страны подался?
Яр горько усмехнулся.
– В очень дальние.
– И где ж теперь?
– Здесь. Перед тобой сидит.
