Но мне нужна была бумага. Мне нужно на чем-то писать. Мой разум словно ключ, бесконечно вращающийся внутри сломанного замка.

Эта ручка – маленькое чудо. Я нашел ее на столе. У нее – встроенный резервуар для чернил. Ее не надо макать! Это тяжело и немного неуклюже, но напряжение в пальцах – небольшая плата за возможность писать непрерывно. Какое благословение!

Библиотекарь сейчас отдыхает. Иногда он сидит, облизывает лапы и смотрит на меня большими зелеными глазами, а иногда бесшумно убегает. Я боюсь, что он уйдет. Но с другой стороны, у меня его еда – ужасная рыба. Я даже не могу находиться рядом, когда он ест, потому что его ужин ужасно воняет. С какой стати Байрон мог подумать, что я поддамся такому искушению?

Надо проверить, на месте ли библиотекарь.

Мне не следовало туда смотреть.

Библиотекарь на месте. Но мне не следовало смотреть на того, кто его гладит. Зрительный контакт, кажется, только придает твари смелости. О, теперь она обнюхивает мое ухо. Мороз по коже.

Я попытаюсь записать по памяти имена моих последних учеников. Хью Брайс, Нара Доути, Пенелопа Доути, Стюарт Гринвуд, Джеральд Кауфман, который когда-то отличился: так крепко заснул в школьной уборной, что мистер Брайс, обнаружив своего друга, объявил классу, что бедный Джерри мертв.

Нет, такого рода бессвязные сведения не годятся. В конце концов я прочитаю это и обнаружу признаки бодрости или уныния, здравомыслия или его противоположности.

Вопрос вот в чем: что мне хочется сказать самому себе?

На заметку. Это не просто библиотека.

Библиотекам свойственно похваляться количеством томов в коллекции, но, несомненно, суть любой из них состоит не в скоплении книг, а в распространении. Возможно, стоило бы понастойчивей рассказывать о том, сколько книг сейчас на руках, теснятся на прикроватных тумбочках, перебираются из одной стопки на каминной полке в другую и отягощают сумки. Да, иной раз досадно прочесать всю библиотеку и убедиться лишь в отсутствии нужного томика – и все же, когда гнев стихает, разве не возникает у незадачливого искателя некое ощущение причастности? Пустоты на библиотечных полках подобны следам на песке; они показывают нам, где уже прошел кто-то другой; они уверяют нас, что мы не одиноки.

Но здесь, в Бездонной библиотеке, я не увидел ни единого перерыва в череде корешков. Книг так много, что они лежат и на полу. Тома теснятся на скамейках и грозят обрушить пюпитры. У стен высятся стопки толстых справочников, прилегая друг к другу крепко, как моляры. Книги занимают винтовые лестницы между этажами; книги лежат подле журчащих фонтанчиков в виде горгулий, которыми помечены уборные, где тоже полным-полно книг.

Книгохранилище Сфинкса отличается от нормальной библиотеки еще одним существенным образом. Ни одна здешняя книга не пронумерована. Нет ни табличек с кодами, ни, насколько я могу судить, порядка на полках, алфавитного или какого-нибудь еще. Здешний каталог – перетасованная колода. И это значит, что, если библиотекарь окажется всего лишь домашним котом, который пустился в бесцельную прогулку, я ни за что на свете не разыщу нужную книгу.

И если мы продолжим так вилять, дороги назад я тоже не найду.

Воздух сильно пахнет пергаментом, клеем, кожей и затхлостью. Утешительный аромат. Интересно почему? В чем притягательность этой технологии, использующей целлюлозу и дощечки? Книги редко представляют собой нечто большее, нежели рассуждения автора о том, что его гложет, подчиненные грамматике сомнений. Насколько книги в этом смысле превосходят писателей! Никто не верит в себя больше, чем книга; никого история или правила приличия не заботят меньше. «Начинай с середины, – заявляет книга. – И листай меня до конца». Какая разница? Книга начинается с чистого листа и заканчивается такой же пустотой. И книге неведом страх.

День 3-й

М-да, вчера меня несло. Прятался под столами, строчил как сумасшедший. Не мой звездный час.

Понятия не имею, что обо мне думает библиотекарь. Я даже не решаюсь продолжать эти записи. Ничто не внушает таких сомнений в необходимости еще одной письменной хроники чего-либо, как ночь, проведенная на куче книг в Бездонной библиотеке.

Впрочем, чему быть, того не миновать.

Раз уж это поручение, по-видимому, займет несколько дней, инвентаризация не помешает.

Консервы из копченой рыбы (22)

Галеты (53)

Сухая колбаса (2 палки)

Шоколад (1 плитка)

Маленький, завернутый в фольгу квадрат шоколада был особенно подлым дополнением, и я не могу не подозревать в этом руку Байрона. Шоколад всплывает в моей голове гораздо чаще, чем хотелось бы во время дневного похода. Конечно, я мог бы съесть его, но тогда у меня не будет шоколада, а обладание им внушает мне веру в то, что положение не такое уж отчаянное.

Возможно, стоит объяснить, почему я был так взволнован вчера.

Первые двенадцать часов, которые я провел запертым с этой фантастической коллекцией, были достаточно веселыми. Библиотекарь шел умеренно быстрым шагом; ранец казался в разумной степени тяжелым. Мария составила мне компанию, и без публики, которая могла бы ужаснуться, я завел с ней беззаботную беседу, полную милых наблюдений и дурацких шуток, которыми могут наслаждаться лишь супруги.

Вполне уверен, что это потакание порокам лишь сделало последующее погружение в кошмар еще более ужасным.

Я не пытаюсь намекнуть, что мое физическое окружение непривлекательно. Здесь полным-полно резных деревянных панелей и красивейших финтифлюшек. На потолках прекрасные фрески, изображающие философов в хитонах, которые самозабвенно дискутируют, стоя между конными армиями, и лужайки, где под сонным взглядом босоногих пастухов пасутся овцы. Я так часто и так долго таращился на них, что у меня теперь болит шея.

О, это изобилие книг, энциклопедий и диссертаций, пьес и поэм! В те первые часы всякий раз, войдя в новую комнату, я хватал первый же интересный том и начинал читать как безумный. Я проглатывал все, что мог, пока кот лениво пересекал помещение, и лишь когда он пропадал в соседнем крыле библиотеки, я поневоле запихивал книгу на место и мчался следом.

Я не могу представить более изнурительный способ путешествовать. Или читать.

Но время шло, количество крошки в моей крови уменьшалось, и Мария, которая раньше была любезной спутницей, начала меняться. Она сбивала книги с полок. Когда я попросил ее не делать этого, она стала швыряться ими в меня. Ее внешность тоже изменилась. Больше никакого красного пробкового шлема, никакой белой блузки. Ее кожа превратилась в краску, как в Золотом зоопарке, и продемонстрировала мне все сто оттенков плоти, влажных и блестящих.

Она везде оставляла отпечатки и полосы, потому что ходила с протянутой рукой, рисуя ею по полкам, как кистью. Это меня очень беспокоило. Я умолял ее остановиться.

Разумеется, я вел спор с самим собой и при этом каким-то образом умудрился проиграть.