Она знала, что должна сделать. Чем дольше она тянет, тем больше вероятность, что она просто сдастся перед всей этой роскошью. Белтандрос умел вызывать глупую, слепую преданность, что Оранна считала особенно неприятным.

Она опустилась на колени рядом с ванной. Белтандрос не оставил ничего похожего на оружие. Он сам подрезал ей ногти, аккуратно и почти нежно обрабатывал ее раны, и Оранне не хотелось уродовать себя клыками и зубами.

Положив левую руку на бортик ванны, другой рукой, крепко державшей камень, она описала дугу от плеча до костяшки мизинца и ударила по суставу острым краем.

Белтандрос ошибался, считая, что все думают, как он. Он был слишком тщеславен, чтобы постоянно причинять себе боль. В подобной ситуации он бы просто лежал и жалел себя. Он никогда не встречал никого, кого нельзя было бы купить.

Оранна подняла камень над головой.

Я делаю это во славу твоего Неназываемого имени. Дай же мне силы.

Она опустила камень.

Палец выдержал. Еще три удара – и она отсекла его, плоть смешалась с камнем. Ее стошнило.

Она проваливалась сквозь пелену боли в забытье, и ее первым инстинктом было остановить боль. Это не отняло бы много сил, но ей нужна была вся энергия. Боль и тошнота точно так же годились для таинства, как и кровь, плоть, кость.

Оранна выпрямилась, но оставаться в вертикальном положении было непросто. Она склонилась над бортиком, согнувшись почти вдвое, и уронила размозженный палец в воду.

Розовые лепестки роз тут же съежились, будто горящая бумага. По поверхности пробежала рябь и утихла. Оранна увидела собственное лицо, гротескно искаженное болью, в обрамлении мокрых волос.

Трещины в камне пропитались кровью. Он холодно пульсировал, искалеченная рука онемела. Внутри ее забурлили силы, темная энергия, предвестница серьезных деяний – силы изменять, наблюдать, открывать ранее закрытые пути…

Но она тут же поняла, что этого недостаточно, чтобы вырваться из тюрьмы. Белтандрос был кем угодно, но не идиотом. И некому было ей помочь. Вот что случается, когда приносишь в жертву всех своих сторонников. Она не могла выбраться отсюда собственными силами. Ей нужен был сообщник.

Впервые за несколько недель заснув в собственной постели, Ксорве увидела во сне библиотеку Дома Молчания – теплую, светлую, тихую. Потрескивал огонь в камине.

Здесь был ряд новых полок, которые она никогда раньше не видела, и каждый книжный шкаф был забит новыми книгами в кожаном переплете винного цвета. Она была уверена, что найдет нужный ответ в одной из этих книг, но за ней наблюдали.

Хранительница архивов сидела в кресле у камина, согревая руки. Ее старая желтая мантия исчезла. Теперь она была одета в шелковую накидку по тлаантотской моде и держала в руке осколок кристалла. Левая рука покоилась на коленях, из нее сочилась кровь, оставляя на шелке темные пятна. Кровь стекала на пол, словно указывая Ксорве путь.

Хранительница улыбнулась.

– Хочешь знать, где она, – спроси у того, кто знает.

Прежде чем послать за Ксорве, Канва Жиури тщательно подготовила сцену для допроса. Они будут сидеть вдвоем, будто старые друзья, на террасе, увитой цветущими виноградными лозами. Она захватила с собой из городского дома кофейный сервиз рода Канва – синие и золотые ирисы на фарфоре, – и красиво сервировала его на балконном столике. Она намеревалась получить то, что хотела, не давая проклятой Девятерыми девчонке повода нажаловаться Сетенаю.

Вместо инквизиторской мантии она накинула легкую шаль поверх летнего платья и тщательно уложила волосы в элегантные косы, отказавшись от обычного пучка. Ничто не должно напоминать Ксорве об их последней встрече, когда она, рыча, приставила Шутмили нож к горлу. Жиури и сама предпочла бы забыть от этом, она не любила прибегать к насилию.

Когда на пороге появилась Ксорве, выяснилось, что та тоже надела лучшее платье и даже более-менее пригладила волосы. Значит, они обе будут стараться вести себя как можно учтивее. Жиури удержалась от улыбки. Она прекрасно помнила лицо Ксорве в Антрацитовом Шпиле: широко распахнутые глаза, в которых читались потрясение и неприкрытый, явно неподдельный гнев. Это воспоминание должно было сыграть Жиури на руку.

– Благодарю, что согласилась побеседовать. Я знаю, наша последняя встреча была далеко не такой светской, – начала Жиури, указав на один из плетеных стульев перед тем, как сесть самой.

– Но я уверена, что ради Шутмили мы сможем докопаться до сути, – продолжила Жиури. – От тебя мне нужна всего лишь ясная картина случившегося, и я думаю, будет лучше, если мы вернемся к началу. Мой коллега инквизитор Цалду считает, что вы прибыли в мир Предтеч с намерением похитить мою племянницу.

– Нет, – сказала Ксорве, – я понятия не имела, что она там будет. Я просто выполняла поручение Сетеная.

Жиури выслушала ее историю. Нет, Ксорве не знала, что они найдут в умирающем мире. Нет, она не помнила, как им с Шутмили удалось выбраться до коллапса.

Жиури знала, как ведут себя подсудимые, притворяющиеся невинными. Удивительно, как часто люди верили, что это сработает, как будто они первыми до этого додумались.

– А потом ты привезла ее обратно в Тлаантот и передала мне в обмен на перелет в Карадун. Похвально! – Жиури подарила ей годами отточенную ласковую улыбку и с удовлетворением отметила вспышку ярости в глазах девушки.

– Ничто из этого не было приказом Сетеная, – заметила Ксорве. Конечно, так ей велели говорить, но Жиури в это верила: не в природе Сетеная было приказывать что-то настолько абсурдное. – Доктор Лагри сказал, что я получу награду, и я решила, почему бы и нет? – продолжала Ксорве. – Я не думала, что она настолько важна. Потом поняла, что нужно было просить больше.

– И все же, – сказала Жиури, – на полпути к месту назначения ты – и здесь я действительно ничего не понимаю, – ты уговорила или заставила Шутмили выкрасть челнок, и вы скрылись, – Жиури все еще испытывала досаду: это случилось, она позволила этому случиться, у них это отняло столько времени и сил, и до сих пор ничего не решено.

– Да, – упрямо сказала Ксорве. – Я собиралась потребовать за нее выкуп. Я отвезла ее на Павлинью станцию, чтобы выставить на торги. Не вы, так кто-нибудь другой купил бы ее.

– Ты не очень-то стараешься обелить себя, – заметила Жиури. – Алчность, как кислота, растворяет все возражения. Я удивлена, что Сетенай позволил мне поговорить с тобой.

Ксорве пожала плечами.

– Теперь уже ничего не изменить. Она у вас. А я не выиграла ничего, кроме множества неприятностей. Такой уж расклад.

Ксорве прекрасно понимала, что делает. Она ничего не теряет, изображая из себя тупого головореза, находящегося под защитой Сетеная. Жиури хорошо знала эту тактику, знала, как ее сломать. Улыбнувшись, она отставила чашку.