– Это правда. И все же я говорю: он должен пострадать за свой грех.

– Вы говорите это, леди Грейвз, но имеете в виду совершенно обратное. Я выражу словами ваши мысли: вы думаете, что ваш сын попал из-за меня в неприятную ситуацию, из которой большинство мужчин вышли бы достаточно легко – попросту сбежав и оставив женщину. Похоже – думаете вы – Генри настолько глуп, что, услышав о беде, в которую попала эта женщина, отказывается сделать это – из-за ложно понятого чувства долга. Итак, вы приходите к этой падшей и несчастной женщине, хотя для вас оскорбительна сама возможность разговаривать с ней, и притворяетесь добросердечной, говоря, что ваш сын должен пострадать за свой грех. Как же он должен пострадать – в вашей интерпретации? Наказание его будет заключаться, во-первых, в том, что ценой непродолжительных мук совести он избавится от позорного брака с безродной девицей, не знающей даже имени своего отца, выросшей при гостинице и наверняка пошедшей по стопам своей гулящей матери; во-вторых, ценой брака с милой и красивой молодой леди, которая принесет ему и свою любовь, и свое состояние. В результате такого… наказания, избавившись от всех неприятностей, он будет жить счастливо, в почете и уважении, которые соответствуют его положению в обществе. И вот если я обеспечу ему – как вы хотите – подобное наказание, отказавшись от брака с ним – какова же будет моя награда? Жизнь в позоре и вечном раскаянии для меня самой и моего будущего ребенка, пока сердце мое не разорвется, или…

Джоанна замолчала, словно задохнувшись. Леди Грейвз была сломлена.

– Как я могу просить вас об этом…. – прошептала она, закрывая лицо руками.

– Не знаю, это вопрос вашей совести. Но вы просили меня, прекрасно зная все это. Что ж, леди Грейвз, я сделаю все, что вы пожелаете – я не приму предложение вашего сына. Он никогда не обещал мне жениться, а я никогда его об этом не просила и ничего от него не ждала. Все, что я совершила – я совершила только из любви к нему, это была не его вина, а моя – по крайней мере, моей вины в этом было больше – и я должна заплатить за свой грех. Я так сильно люблю его, что жертвую собой и своим ребенком. Я изгоняю его из своей жизни, да! И отдаю в руки моей соперницы!

Джоанна взмахнула рукой, словно отталкивая кого-то невидимого.

– Вы очень благородная женщина! – сказала леди Грейвз ошеломленно. – Вы настолько благородны, что мой разум не в силах вместить это… я потрясена и я… я прошу вас забыть все, что я сказала, забыть свое обещание и позволить всему идти своим чередом. Каковы бы ни были ваши грехи – любой мужчина может гордиться такой женой!

– Нет! Нет, я обещала – и кончено! Пусть Бог помилует меня, ибо один Он знает, как я выполню свое обещание. Простите меня, ваша светлость, я очень устала!

Леди Грейвз поднялась со стула.

– Моя дорогая девочка… Дорогая, дорогая девочка! Я просила у вас милости лишь потому, что считала это своим долгом. Если, поразмыслив, вы придете к какому-то иному решению – я не стану винить вас, и что бы ни случилось, во мне вы всегда найдете искреннего друга!

Движимая внезапным порывом, леди Грейвз шагнула к Джоанне, склонилась и поцеловала ее бледный лоб.

– Благодарю вас! – слабо улыбнулась Джоанна. – Вы очень добры ко мне. Не переживайте – я приняла бы это решение, даже если бы вы не пришли ко мне. И еще… я все это заслужила.

Леди Грейвз покидала дом на Кент-стрит, думая о Джоанне: «Все это так ужасно и так больно! У этой девушки золотое сердце, и мне кажется, я совершила что-то ужасное, хотя, видит Бог, я хотела, как лучше… Боже! Опять этот человек, Рок, здесь и смотрит на дом! Зачем он так смотрит? Почему-то мне не нравится его лицо, а манеры напоминают кота, наблюдающего за птицей в клетке…»

Джоанна проследила взглядом за леди Грейвз, и когда дверь закрылась, обхватила руками голову и начала истерически смеяться.

– Это похоже на сцену из романа! Что ж, мечтам было суждено умереть раньше, чем я думала. Впрочем, я знала, что так и будет – так какая разница? Что же мне теперь делать…

Она посидела еще немного, а затем пересела за стол и принялась писать:

Джоанна уделила письму много внимания, в результате чего получился истинный шедевр: действительно, именно такого письма можно было ожидать от девушки ее круга. Прежнее благородство и пламя чувств Джоанна предпочла скрыть за легкомысленным стилем. Перечитав письмо, она усмехнулась.

– Что ж, если это не отвратит его от меня, то я уж и не знаю, что делать… Ба! Меня саму от этого письма тошнит! Любимый мой… как горько, что мне пришлось написать тебе вот так… Я знаю, что долго я не выдержу – однажды мы увидимся, и я скажу тебе всю правду, но только после того, как ты женишься…

Уронив головку, покрытую отрастающими темными локонами, на стол, Джоанна горько заплакала – и плакала до тех пор, пока не услышала, как служанка Мария вносит в комнату чай. Тогда она вытерла глаза, запечатала конверт и попросила Марию отнести письмо на почту.

Так Джоанна Хейст начала выполнять свое обещание.

На следующий день Генри, случайно оказавшись в Брэдмуте, зашел на почту, чтобы узнать, нет ли ему писем. Нашлось только одно – и Генри, узнав почерк на конверте, торопливо вскрыл его, сев на коня.

Он прочел его дважды, затем сунул в карман и поехал домой в глубокой задумчивости. Невозможно было поверить, что это письмо написала Джоанна Хейст…. Нет, в самом письме придраться было не к чему, но его стиль, его тон вызывал отвращение. Это было… вульгарно и легкомысленно. Неужели та же рука писала слова, пусть бессвязные, но всколыхнувшие его душу? И если та же – то какое же из писем отразило истинную натуру писавшего? Первое письмо было безумным – но прекрасным, второе – весьма здравым, но шокирующе пошлым. Единственное, что можно было из него заключить – писавшая его женщина явно не хотела иметь с Генри никаких дел… но мог ли он в это поверить?