как наша, позволить этому процессу произойти мирным путем. Последнее, чего мы хотим, - это насильственная революция. Слишком многое поставлено на карту.

Капеллан с доброй улыбкой протянул Шафран бокал шерри, который обещал ей. Но его глаза были обескураживающе острыми.

- "Не каждый человек, совершающий Божью работу, осознает, что Господь действует через него", - сказал он.

- Я укажу на это моему папе. Мне любопытно услышать, каким будет его ответ. Но могу я спросить вас, преподобный, почему вы назвали мистера Кеньятту “Джамбо”?

Двое мужчин рассмеялись.

- Я отвечу, Джаспер, - сказал Кеньятта. - Это прозвище я получил в Англии во время войны. Как вы, возможно, знаете, я провел годы с 39-го по 45-й, работая на ферме недалеко от местечка Сторрингтон в Сассексе, в прекрасной части страны. Мои друзья в местном пабе, где я был завсегдатаем, называли меня Джамбо. Однажды я рассказал об этом Джасперу, и он, казалось, был в восторге от этого имени. Я сказал, что он тоже может им пользоваться, так как он тоже мой близкий друг.

- Жаль, что больше людей не знают этой истории, - заметила Шафран. - Возможно, они не были бы так уверены в том, что вы опасный коммунистический революционер, если бы подумали, что вы пьете пинту пива в деревенском пабе в окружении английских друзей, которые дали вам веселое прозвище.

Кеньятта глубоко и печально вздохнул. - Это заблуждение - проклятие моей жизни. Это правда, что я учился в университете в Москве, так же как и в Лондоне. Но учеба в России не делает меня коммунистом, так же как желание свободы и справедливости для моего народа не делает меня революционером. Что может быть более британским, чем идея одного человека, одного голоса? Все, чего я добиваюсь, - это тех же прав для моего народа, которые вы считаете само собой разумеющимися для своего. Но по какой-то причине колониальные власти убеждены, что я стою за тем, что вы, белые, называете Мау-Мау. Уверяю вас, ничто не может быть дальше от истины.

Вангари подалась вперед. - Вот почему я хотела, чтобы ты была здесь сегодня вечером, Шафран. Ваша семья влиятельна в белом сообществе. Если это сработает с теми из нас, кто стремится к мирным переменам, возможно, мы сможем создать что-то новое, что-то лучшее, вместо того, чтобы повторять все старые ошибки".

Прежде чем Шафран успела ответить, раздался стук в парадную дверь.

- Я позабочусь об этом, - сказал Плейстер и вышел из комнаты.

Шафран почувствовала внезапный приступ тревоги. На протяжении всего ее пребывания в Оккупированной Европе стук в дверь был тем звуком, которого она боялась больше всего, потому что это означало бы, что за ней пришло гестапо. В атмосфере страха и подавления, которая царила в Кении, ее первой мыслью было: - "Это полиция приехала, чтобы сорвать нашу встречу".

Она услышала, как Плейстер сказал: - "Мне очень жаль, но вы не можете войти", а затем послышалась короткая потасовка и тяжелые шаги в коридоре. Кеньятта Роуз и Шафран сделали то же самое, собравшись с духом, чтобы заступиться за всех против обвинений в подстрекательстве к мятежу и заговоре, которые, как она была уверена, вот-вот будут брошены на них.

Но люди, ворвавшиеся в комнату вместе с Плэйстером, тащившимся за ними, не были полицейскими.

Они оба были черными и, как догадалась Шафран, кикуйю. Первый был высоким и красивым. Другой воплощал Мау-Мау, как его изображали белые политики и журналисты: покрытый шрамами африканец с пангой в руке. Симпатичный уставился на нее. Шафран хорошо привыкла к тому, что мужчины осматривают ее с головы до ног, чтобы удовлетворить свой сексуальный интерес или решить, можно ли ей доверять. Но никогда в жизни она не сталкивалась с таким жестким и неумолимым взглядом, как этот.

- Что здесь делает эта женщина? - спросил мужчина.

- ‘Она моя гостья, а вы - нет, - сказал Плейстер так решительно, как только мог, хотя в его голосе слышались пронзительные, дрожащие нотки. - Я буду благодарен, если вы уйдете.

Незваный гость проигнорировал его. Вместо этого он обратился к Кеньятте:

- Она уходит, сейчас же. Старик и его жена ждут снаружи, пока мы не закончим.

- Нет, это ты и твоя ручная обезьяна должны уйти, - сказал Кеньятта.

- Не думаю, - мужчина вытащил из кармана пиджака пистолет. Он посмотрел на Бенджамина и Вангари. - Я знаю тебя, - сказал он, нахмурившись, пытаясь вспомнить их, и добавил: - Ты управляешь клиникой. - он посмотрел на Вангари. ’Твой отец-предатель, Ндири, который жиреет на страданиях своего народа.

Ни она, ни Бенджамин не произнесли ни слова, хотя оба смотрели на мужчину немигающими глазами.

- ‘Ты тоже уходи,’ сказал он. - Или ты и твои белые друзья умрете.

Шафран изучала двух вооруженных мужчин, оценивая угрозу, которую они представляли. Они держались уверенно и настороженно, что говорило о том, что они хорошо обучены и закалены в боях - скорее всего, ветераны войны. В угрозе смерти не было никакого бахвальства. Это была констатация факта: - "Я получаю то, что хочу, или люди будут убиты".

Я, вероятно, могла бы справиться с ними, если бы мне пришлось, но будет кровь, заключила Шафран.

Кеньятта повернулся к своим друзьям. ‘Идите,’ сказал он. - Я сам разберусь с этим поджигателем войны.

- Нет, старина. Я расскажу тебе, как обстоят дела, и ты примешь это, или ...

Не было необходимости повторяться. Было очевидно, какая альтернатива предлагалась.

- ‘Идите,’ - повторил Кеньятта.

Плейстеры, Шафран, Бенджамин и Вангари вышли на улицу и встали кучкой на безукоризненно подстриженной лужайке перед домом, как эвакуированные после пожарных учений.

- Наверное, вам лучше уйти, - сказал Плейстер. - Я боюсь за вашу безопасность, если эти хулиганы-убийцы найдут вас здесь, когда уйдут.

- Я так понимаю, это Мау-Мау, - сказала Шафран.

- ‘О да. Парень с пистолетом - один из их самых старших людей.

- Он выглядел как человек, привыкший быть главным. Но как насчет вас и Агаты? С вами все будет в порядке?

- ‘О, мы справимся, дорогая, - сказала Агата. - Мы здесь уже больше сорока лет, Джаспер и я. Мы начинали как миссионеры, далеко